Пытаясь описать родителям, никогда не бывавшим южнее Будена, климат Стокгольма, Хуртиг сказал коротко: «Погода – не пойми что».
Это не зима, но и не другое время года.
И оно отвратительно. Холод, дожди и, как лук на лососе, высекающий слезы ветер с Балтийского моря.
Плюсовая температура ощущалась как минус пять.
Это из-за влажности. Проклятая вода.
Единственный город в мире, где погода зимой хуже, чем в Стокгольме, – это, наверное, Санкт-Петербург, возведенный на болотах по ту сторону Балтики, на далеком берегу Финского залива. Первыми здесь начали строить город шведы, потом пришли русские. Такие же мазохисты, как шведы.
Неприятностями тоже можно наслаждаться.
Транспорт на Центральном мосту, как всегда, стоял неподвижно, и Хуртигу пришлось включить сирену, чтобы двигаться вперед, но как доброжелательные водители ни пытались пропустить его, они попросту не могли дать ему место.
Лавируя между рядами, он доехал до съезда на Стадс горден, где свернул налево и поднялся по Катаринавэген. Здесь машин было мало, и он вдавил педаль газа в пол.
Проезжая мимо Ла-Мано, памятника шведам, павшим в Испании во время гражданской войны, он разогнался до ста сорока километров в час.
Хуртиг наслаждался быстрой ездой. Считал ее одной из привилегий своей работы.
Из-за непрекращающегося дождя дорожное полотно стало скользким. Возле площади Черхувсплан машину повело в аквапланирование, и он едва не потерял контроль. Хуртиг выжал сцепление и, когда почувствовал, что шины снова надежно трутся об асфальт, свернул на Черхувсгатан. Там, как и на Нюторгсгатан, было одностороннее движение, но тут уж ничего не поделаешь, и он понадеялся, что навстречу никто не поедет.
Хуртиг припарковался у входной двери, где уже стояли две патрульные машины с включенными мигалками.
В дверях он наткнулся на незнакомого коллегу. Тот комкал в руках шапку, а лицо у него было белое как мел. Белое с отливом в зелень. Хуртиг посторонился, чтобы коллега успел выскочить из подъезда, прежде чем его вырвет. На полпути к квартире Хуртиг услышал, как тот рыгает на улице.
Бедняга, подумал Хуртиг. В первый раз всем бывает хреново. Да и вообще – это каждый раз бывает хреново. Невозможно привыкнуть. Можно отупеть, но это отнюдь не означает, что ты вырос как полицейский. Даже если тебе стало легче справляться с такими заданиями.
Из-за привыкания жаргон может звучать для постороннего бесчувственной насмешкой. Но он же помогает абстрагироваться.
Когда Йенс шагнул в квартиру, то порадовался своему привыканию.
Через десять минут он понял, что придется позвонить Жанетт Чильберг и попросить помощи. И когда Жанетт спросила, что произошло, он описал увиденное как наихеровейшее из всей той херни, что ему случалось видеть за всю свою херовую карьеру.
Гамла Эншеде
Милый Юхан, думала она. Мир не должен рухнуть из-за того, что мы, взрослые, ведем себя плохо.
Все наладится, вот увидишь.
– Прости. Никто не думал, что все так получится… – Она наклонилась и поцеловала его в щеку. – И знай: я никогда не предам тебя. Я здесь, с тобой, и Оке тоже всегда тебя поддержит, обещаю.
Насчет последнего она была не вполне уверена, но в глубине души не верила, что Оке бросит Юхана. Просто не сможет.
Она осторожно встала с кровати сына и, прежде чем закрыть дверь, обернулась и посмотрела на него.
Юхан уже спал. Жанетт все еще размышляла, как с ним быть, когда зазвонил телефон.
Жанетт сняла трубку. Это, к ее разочарованию, оказался Хуртиг. Какой-то миг она надеялась, что звонит София.
– Так, что случилось? Скажи, что это важно, иначе я…
– Да, это важно, – тут же перебил Хуртиг.
Он замолчал. Фоном Жанетт слышала возбужденные голоса. Если верить Хуртигу, Жанетт не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в город.
То, что видел Хуртиг, сотворил нелюдь.
– Какой-то больной ударил человека ножом раз сто, не меньше, разделал, как тушу, а потом взял малярный ролик и покрасил всю квартиру!
Проклятье, подумала Жанетт. Только не сейчас.
– Я приеду, как только смогу. Дай мне двадцать минут.
Ну и я снова бросаю Юхана.
Она положила трубку и написала Юхану короткую записку на случай, если он проснется. На мальчика иногда находил страх темноты, и Жанетт включила весь свет в доме, а потом села в машину и поехала назад, в Сёдермальм.
Меньше всего ей сейчас нужна расчлененка. Первым делом надо думать о Юхане. И к тому же это закрытое расследование…
Карл Лундстрём и Вигго Дюрер.
И не в последнюю очередь – Виктория Бергман. Внезапная заминка с судом первой инстанции Накки.
Дождь перестал, но везде были большие лужи, и Жанетт не решилась ехать быстро, боясь аквапланирования. Похолодало. Термометр на Хаммарбюверкен показывал одиннадцать градусов.
Деревья в Колерапаркене изнемогали от красок осени. Жанетт взглянула на город с моста Юханнесхувсбрун. Стокгольм был фантастически прекрасен.
Эдсвикен
– Еще кофе? – Аннет Лундстрём закашлялась и чуть не пролила кофе.
– Да, спасибо.
Аннет села и налила чашку.
– Что вы думаете?
– Не знаю…
София посмотрела другие рисунки. На одном была компания, состоящая из трех мужчин, девочки, лежащей на кровати, и еще одной отвернувшейся в сторону фигуры. Второй был более абстрактный, сложнее для толкования, но и на нем присутствовали две фигуры. Посреди рисунка помещалась безглазая фигура, окруженная хаосом лиц, а в нижнем левом углу еще одна фигура была готова исчезнуть с рисунка. Видна только половина тела, лица нет.
София сравнила этот рисунок с первым. Та же безглазая фигура выглядывала из окна в сцене в саду. Большая собака, мужчина позади дерева. U1660?
– Что именно вам непонятно в рисунках? – спросила София над чашкой кофе.
Аннет Лундстрём неуверенно улыбнулась:
– Вот эта фигура без глаз. Я показывала рисунки Линнее, говорила, что она забыла нарисовать глаза, но она только сказала, что так должно быть. Подозреваю, что это ее автопортрет, что эта фигура – она сама. Но я не понимаю, что она хотела этим сказать. Что-то же эти фигуры должны обозначать. Не знаю… может, это ее способ сообщить, что она не хочет знать, что произошло.
Как можно быть настолько слепой, подумала София. Сидящая перед ней женщина всю свою жизнь посвятила тому, чтобы ничего не видеть. А теперь хочет оправдаться, сообщая психологу о странностях в рисунках своей дочери. Слабое, невнятное заявление, имеющее целью показать: она тоже видит, но видит только теперь. Переложить вину на мужа, а самой отречься от соучастия в преступлении.
