София поздоровалась, вложив в приветствие всю возможную доброжелательность, и пригласила Линнею садиться.
– Вы можете пока посидеть в приемной с газетой, – сказала она санитару. – Мы закончим через сорок пять минут.
Санитар улыбнулся и закрыл дверь.
– Увидимся, Линнея, – сказал он, но девочка не ответила.
Через четверть часа София поняла, что легко не будет.
Она ожидала увидеть девочку, полную тьмы и ненависти, иногда формулируемых молчанием, но также и с импульсивными вспышками, вызываемыми глубоко укоренившейся деструктивностью. С этим София знала, что делать.
Но теперь перед ней было нечто совершенно другое.
Линнея Лундстрём на вопросы отвечала уклончиво, язык тела говорил о безразличии, зрительный контакт установить не удавалось. Девочка сидела вполоборота к Софии и вертела в руках брелок в виде куклы Братц. София поражалась, как руководитель психиатрического отделения согласился отпустить Линнею на встречу.
Лишь когда София спросила Линнею, чего она ждет от их беседы, девочка сама задала вопрос, который застал Софию врасплох:
– Что папа вам сказал? По-честному?
Голос Линнеи был на удивление чистым и сильным, но взгляд был прикован к брелоку. София не ожидала столь прямого вопроса и задумалась. Нельзя, чтобы после ее ответа девочка окончательно дистанцировалась.
– Он пришел с признаниями, – начала София. – Некоторые из них казались неправдой, другие – более или менее правдивыми.
Она сделала паузу, чтобы посмотреть на реакцию Линнеи. Ни один мускул на лице девочки не дрогнул. Помолчав, она спросила:
– Но что он говорил обо мне?
София подумала о трех рисунках. Три сценки, которые Линнея нарисовала в детстве и которые с большой вероятностью отобразили эпизоды сексуального посягательства.
– Он сказал мне то же, что и полиции. Я знаю не больше, чем полицейские.
– Тогда почему вы захотели встретиться со мной? – Линнея в первый раз взглянула на Софию, хотя тут же снова опустила глаза. – Аннет сказала, что вы понимаете… понимали папу. Он так сказал Аннет. Что вы его понимаете. Вы правда его поняли?
Еще один прямой вопрос. София обрадовалась, что девочка начинает проявлять интерес, и задала встречный вопрос, который, приложив изрядное усилие, постаралась выговорить как можно спокойнее:
– Если ты поймешь папу, тебе станет легче? Это может нам помочь. Ты правда хочешь его понять?
Линнея не ответила прямо. Она немного поерзала, и София заметила, что она колеблется.
– Вы можете помочь мне? – спросила она наконец и сунула брелок в карман.
– Думаю, да. У меня большой опыт работы с такими людьми, как твой папа. Но и мне нужна твоя помощь. Ты поможешь мне помочь тебе?
– Может быть. Посмотрим.
Когда время вышло, они задержались на десять минут. София чувствовала огромное облегчение. Двери лифта закрылись, скрыв Линнею. Когда появился санитар, девочка снова замкнулась, но София уже видела, как она открылась во время разговора. Она понимала, что надеяться рано, но беседа, несмотря на то что поначалу Линнея держалась выжидательно, превзошла ее ожидания. София надеялась подойти к девочке ближе, если сейчас она видела настоящую Линнею, а не просто оболочку.
Она закрыла за собой дверь и села за стол, на котором были разложены ее записи.
По опыту она знала, что иные вещи не исправить. Что-то всегда будет стоять на пути.
Квартал Крунуберг
Жанетт только что закончила долгий разговор с Биллингом. Приложив все усилия к тому, чтобы быть убедительной, Жанетт выбила двух полицейских для наблюдения за Шарлоттой Сильверберг.
Едва положив трубку, она взялась читать материалы датского расследования, касающегося Пера-Улы Сильверберга.
Потерпевшей стороной был приемный ребенок Пера-Улы и Шарлотты.
Информация о причинах удочерения отсутствовала.
Помещена после рождения в семью Сильверберг, проживающую в пригороде Копенгагена.
Так как документы были публичными, имя потерпевшей стороны было замазано широким черным линером, но Жанетт понимала, что без труда его узнает.
Она как-никак полицейский.
Однако сейчас ее в первую очередь интересовало, кто такой Пер-Ула Сильверберг. По крайней мере, кем он был.
Узор начинал вырисовываться.
Жанетт видела ошибки, упущения по небрежности, саботаж в расследовании и манипуляции. Полицейские и прокурор не выполнили свою работу, влиятельные персоны лгали и извращали факты.
В документах проглядывали нехватка энтузиазма, нежелание и неспособность дойти до сути. У Жаннетт все отчетливее складывалось впечатление, будто полиция и прокуратура попросту не стремятся расследовать дело. Она листала материалы следствия и чем больше читала, тем острее ощущала отчаяние.
Она работала в отделе насильственных преступлений, ее буквально окружали преступники, совершившие сексуальное посягательство.
Один за другим.
И мертвые, и живые.
Насилие и сексуальность, подумала Жанетт.
Два явления, которые никак не должны быть связаны, но которые часто оказываются так или иначе единым целым.
Дочитав до конца, она почувствовала себя опустошенной. Надо пойти к Хуртигу и коротко изложить ему новые факты. Жанетт взяла свои записи и на трясущихся ногах направилась к его кабинету.
Хуртиг сидел, глубоко погрузившись в материалы следствия. Стопка очень походила на ту, что она сама только что прочла.
– Что это? – Жанетт с удивлением указала на бумаги, которые он держал в руках.
– Датчане еще прислали. Я подумал – неплохо бы мне их прочесть, а потом мы объединим всю известную информацию. Тогда дело пойдет побыстрее. – Хуртиг улыбнулся ей. – Кто начнет, ты или я?
– Я. – Жанетт села. – Пера-Улу Сильверберга, или Пео, тринадцать лет назад подозревали в том, что он изнасиловал приемную дочь, когда той было семь лет.
– Только что исполнилось семь, – вставил Хуртиг.
– Да. А тебе известно, кто подал на него заявление? В моих документах этого нет.
– В моих тоже. Наверное, кто-нибудь из школы, куда ходила девочка.
– Вероятно. – Жанетт заглянула в свои записи. – В любом случае дочь подробно рассказала о, я цитирую, «воспитательных методах Пера-Улы, включавших побои и другое насилие, но ей было трудно рассказать о случаях сексуального посягательства». – Жанетт отложила бумаги, глубоко вздохнула и констатировала: – По ней было видно, что она испытывает сильнейшее отвращение, она описала действия Пера-Улы как ненормальные.
– Вот сволочь! – Хуртиг покачал головой. – Если семилетка думает, что папа… – Он замолчал, и Жанетт опять взяла разбег.
