В Виборге она садится на отходящий в половине седьмого поезд до Копенгагена.
Мыльный дворец
Сев за компьютер в приемной, она за минуту нашла фотографию Вигго Дюрера. Когда она увидела его лицо, сердце застучало, и она поняла: Виктория хочет ей что-то сказать. Изображение пожилого мужчины с худощавым лицом и в круглых очках с толстыми линзами не говорило ей ничего – только возникло неприятное чувство в груди и воспоминание о запахе лосьона после бритья.
Она сохранила фотографию на жесткий диск и распечатала в высоком разрешении. Потом посидела десять минут за письменным столом, держа перед глазами цветную распечатку и пытаясь вспоминать.
На фотографии Дюрер стоял в три четверти, и она принялась подробно рассматривать лицо и одежду. Бледный, с жидкими волосами, лет семидесяти, но морщин немного. Лицо скорее чистое. Несколько больших старческих пятен, полные губы, узкий нос, запавшие щеки… Серый костюм, черный галстук и белая рубашка; на кармашке пиджака – значок с логотипом адвокатской конторы.
Всё.
Никаких конкретных воспоминаний. Виктория не дала ей ни единого образа, ни единого слова – одну только дрожь.
София положила распечатку на стопку бумаг, вздохнула, сдаваясь, и посмотрела на часы. Ульрика Вендин опаздывала.
Истощенная девушка ответила на приветствие Софии слабой улыбкой.
Повесила куртку на спинку стула, села:
– Я торопилась изо всех сил.
Глаза у нее были как две дыры. Пила несколько дней, подумала София.
– Как ты?
Ульрика криво, смущенно улыбнулась, но ответила сразу:
– В прошлую субботу я была в пивной, увидела парня, который показался мне вроде ничего, и поехала к нему домой. Мы распили бутылку «Роситы» и отправились в постель.
София не поняла, к чему она клонит, так что просто ободряюще кивнула и стала ждать продолжения.
Ульрика хохотнула:
– Я не знаю, действительно ли я это сделала. Я, значит, пошла в пивную, поехала к нему домой… Такое ощущение, что все это делал кто-то другой, но, с другой стороны, я здорово набралась.
Ульрика сделала короткую паузу и достала из кармана пачку жевательной резинки. Вместе с пачкой высунулись несколько купюр по пятьсот крон.
Ульрика живо запихнула их обратно в карман, ничего не говоря.
София молча наблюдала за ней.
Она знала, что Ульрика сидит без работы и едва ли может получать сколько-нибудь большие суммы.
«Откуда взялись эти деньги?» – подумала она.
– С ним я смогла расслабиться, – продолжила Ульрика, не глядя на нее. – Потому что спала с ним не я. У меня вульводиния. Неудобно, да? Я никого не могу впустить в себя по своей воле, но его принять смогла, потому что легла с ним не я.
Вульводиния? Не она спала с парнем? София задумалась, что же сотворил с Ульрикой насильник Карл Лундстрём. Она знала, что одна из предполагаемых причин вульводинии – не в меру старательное подмывание промежности. Слизистые оболочки высыхают и становятся хрупкими, нервы и мышцы повреждаются, и боль становится постоянной.
В памяти возникла картинка: вот она отскребает себя дочиста, часами в горячем душе, от воды идет пар, жесткая губка, запах мыла, но ей так и не удается смыть с себя зловоние этого мужчины.
– Все было отлично, – продолжила Ульрика. – Утром он ушел. Я и не заметила, когда он свалил.
– Он дал тебе деньги? – София кивнула на карман Ульрики. Она сразу поняла, насколько равнодушно прозвучал ее вопрос.
– Нет. – Ульрика покосилась на карман и застегнула «молнию». – Ничего такого. Я этим не занимаюсь.
На самом деле ничто во мне не хотело этого парня.
Ей приходится быть кем-то другим, чтобы осмелиться чувствовать желание, близость. Чтобы быть нормальной. Она поломана навсегда – и это сделал один-единственный мужчина. В Софии все заклокотало.
– Ульрика… – София перегнулась через стол, чтобы подчеркнуть важность своего вопроса. – Ты можешь рассказать мне, что такое наслаждение?
Девушка посидела какое-то время молча, а потом ответила:
– Спать.
– И как ты спишь? – спросила София. – Можешь рассказать?
Ульрика глубоко вздохнула:
– Пустота. Спать – это ничто.
– Значит, для тебя наслаждение – это ничего не чувствовать? – София подумала о собственных натертых пятках, о боли, необходимой ей, чтобы чувствовать себя спокойно. – Значит, наслаждение – это ничто?
Ульрика не ответила на вопрос. Она распрямила спину и зло сказала:
– После того как те козлы изнасиловали меня в гостинице, – ее глаза потемнели, – я пила четыре года каждый божий день. Потом попыталась взять себя в руки, не знаю зачем. Я все время влипаю в какое-нибудь дерьмо. – Взгляд Ульрики наполнился ненавистью. – Конечно, началось все в том гостиничном номере, но потом этот ад продолжился – и все.
– Что это за дерьмо, в которое ты влипаешь?
Ульрика сгорбилась.
– Как будто мое тело – не мое, или оно как будто излучает что-то, отчего люди думают, что могут делать со мной, что хотят. Могут ударить меня, трахнуть меня, им все равно, хочу я этого или нет. Я говорю, что мне ужасно больно, но им без разницы.
Вульводиния, подумала София. Нежеланный секс и сухая слизистая оболочка.
Вот девушка, которая не знает, как это – желать, которая научилась только спать и видеть сны о том, чтобы уйти. Пустота, которую дает сон, для нее означает свободу.
Может быть, поведение Ульрики в пивной содержало необходимый элемент. Ситуация, в которой именно она принимала решение, контролировала положение. Ульрика настолько не привыкла действовать, исходя из собственных желаний, что просто не ощущает саму себя.
Можно впасть в заблуждение, думая, что речь идет о диссоциации. Однако диссоциация развивается в подростковом возрасте, это детский защитный механизм.
Случай Ульрики – это скорее конфронтационное поведение, подумала София, у нее пока не было лучшего определения. Нечто вроде когнитивной самотерапии.
София знала, что во время изнасилования в гостинице девушку накачали каким-то веществом, из-за которого мышцы влагалища парализовало и она не могла сомкнуть их.
Она понимала состояние Ульрики – возможная ано рексия, презрение к себе, долгий период алкоголизма плюс биография, расцвеченная дружками-абьюзерами. Все это было результатом одного-единственного события, произошедшего семь лет назад.
Во всем был виновен Карл Лундстрём.
Вдруг Ульрика побледнела еще больше:
– Что это?
София не поняла, о чем она спрашивает. Взгляд девушки был прикован к чему-то, лежащему на столе.
