Здесь, на одной из газетных полос, приводились некоторые цифры. Из 1334 случаев изнасилования осудили 644 мужчин. Приговоры были весьма разными. Двенадцать человек приговорили к пожизненному заключению, одиннадцать получили срок от семи до десяти лет, пятидесяти шести дали срок от двух до трех. Любопытно, подумал он, что только в трех случаях был издан судебный приказ о запрете передвижения на основании акта о психическом здоровье. Однако, что касалось его лично, он знал, что совершенные им акты изнасилования были вне его контроля, такими же непреднамеренными, далекими от решения или замысла, как выстрел из пистолета во Флитвуда. Означало ли это, что он был невменяемым, когда совершал это, или по крайней мере неответственным за содеянное?
У станции метро «Лэдброк-Гров», не читая газету, просто глядя на расплывающийся шрифт и думая о том, как ему в будущем справляться с тем, что не поддается контролю, Виктор сел в автобус, идущий к его новому дому. Его охватило легкое сожаление об оставленной тюрьме, тянущая тоска по тупой праздности и отсутствию всякой ответственности. Там о нем заботились, там он был в безопасности, и хотя заключение часто доставляло неудобства, вызывало скуку, впустую тратило годы его жизни, там не было беспокойств и, следовательно, страха. Он прочел сообщение об изнасиловании в парке Ганнерсбери еще раз, идя по Твайфорд-авеню, и поднял взгляд уже почти возле дома. У ворот, не выходя из своей машины, сидел Том Уэлч. Увидев Виктора, он вылез и с теплым, веселым выражением лица пошел навстречу.
– Я так и думал, что ты скоро вернешься. Решил подождать тебя.
Джуди привезла его сюда неделю назад, но Виктор не потрудился связаться ни с одной из служб, оказывающих помощь только что освободившимся заключенным. Дженнер решил, что они наверняка заняты по горло и должны испытывать облегчение, что он так и не сходил туда.
– Как дела? Как живется?
Виктор ответил, что все в порядке. Когда они поднимались по лестнице, Том оживленно говорил о погоде, об этом районе, что это поистине лучшая часть Эктона, что эти дома особенно привлекательны. Увидев надпись « Дерьмо попало в вентилятор»,слишком громко рассмеялся и сказал, что надеется, это не работа его подопечного. Виктор промолчал. Когда они очутились в комнате, Виктор приготовил волонтеру кружку кофе, думая о том, что сам должен выпить кое-чего покрепче. Наконец, после стольких лет, выпьет. Выйдет и купит себе, например, бутылку вина.
– Есть перспективы работы? – спросил Том.
Виктор покачал головой. Он забыл о поисках работы, это казалось неважным. Помимо этого, существовало множество других вещей. О них нужно было думать, их нужно было делать и с ними нужно было жить.
Некогда он думал совершенно иначе. После года учебы в политехническом институте его отчислили, потому что он завалил экзамены за первый курс. Сделал это нарочно. Учеба была нетрудной, он не сомневался, что мог бы получать хорошие оценки, но институт очень походил на школу, а школа ему опротивела. Он хотел работать и получать приличные деньги.
В конце шестидесятых годов найти работу не было проблемой. Можно было выбирать. Виктор Дженнер испробовал государственную службу, потом перешел на работу в банк. И везде ему было скучно. Отец начал выражать недовольство, делал смутные угрозы, поэтому Виктор ушел из дома, снял квартиру, плату внес вперед страховым полисом, ставшим действительным, когда ему исполнился двадцать один год. Нашел работу по продаже автомобилей. Демонстрационный зал находился в Северном Финчли. Его квартира была неподалеку, в районе, который агенты по продаже недвижимости называли «Хайгейт-Бордерс». Он обручился с девушкой. Он знал ее еще тогда, когда учился в политехническом институте, Полин продолжала там учиться. Иногда он думал, что, если бы у нее был другой темперамент, вся его жизнь могла бы пойти иначе, и ничего этого не случилось бы. Он был бы счастлив в браке – ведь все психологи говорят, что дети, выросшие в благополучных семьях, имеют все шансы на семейное счастье, – был бы отцом, домовладельцем, возможно, состоятельным, респектабельным, довольным жизнью. Но Полин… Какая неудача, что из всех женщин он сошелся именно с этой! Теперь ему не хотелось даже вспоминать о ней.
Виктор видел, что Том, все еще говорящий о работе и безработице, не сводит глаз с газеты, которую он купил. Она лежала так, что заголовок статьи «Изнасилование и его последствия» был отлично виден.
– Ты уверен, что у тебя все в порядке? – спросил Том. – Тебе ничего не нужно?
Что он имел в виду? Что сказал бы, услышь он в ответ: «Да, мне нужно многое»? Хочу возвращения юности, хочу собственное жилье подальше отсюда, хочу приличную работу, которую выполнял бы с удовольствием, и еще нечто, в чем сейчас не хотел признаваться даже себе. Виктор перевел взгляд к раскрытой газете, к этому слову на странице, и почувствовал, как от лица отливает кровь и дрожь, доходящую до затылка.
Том продолжил:
– Послушай, Лиз просила передать тебе, чтобы ты как-нибудь приехал к нам на воскресный обед. Может, в ближайшее воскресенье? А, Виктор?
Дженнер почувствовал, что эти слова дались Тому не без труда. У него создалось впечатление, что волонтеру пришлось преодолеть громадное отвращение, чтобы продолжать разговор, и он отдал бы многое, чтобы забыть о существовании своего подопечного, но его вынуждал долг и общественное мнение. Разумеется, ехать Виктору не хотелось, он и не собирался этого делать, но найти причину для отказа не мог. В конце концов Дженнер сказал – да, он приедет, но втайне решил не появляться у них.
После того как Том ушел, Виктор сел у окна, глядя на крыши домов вокруг, на крышу того дома, где жили отец с матерью, и задумался. Дом на Солент-гарденз не шел у него из головы, хотя он и решил не думать о прошлом. Виктор ничего не мог с этим поделать. Странно, как люди уверены, что ты все говоришь всерьез, подумал он. Судьи и присяжные, полицейские, социальные работники и почти все считали само собой разумеющимся, что ты имел в виду именно то, что сказал, хотя сами постоянно говорили совсем не то, что думали. Пожалуй, решил Виктор, из всего, что было когда-либо сказано, от силы половина было всерьез. Его назвали психопатом на основании того, что он сказал, находясь в той спальне с Розмари Стэнли. Восприняли это доказательством его безжалостности и намерения выстрелить во Флитвуда.
– Я ее не убью, – сказал он Флитвуду из окна. – Я выстрелю ей в нижнюю часть спины, в поясницу.
Флитвуда не было на суде, чтобы повторить эти слова, но была Розмари Стэнли и с полдюжины свидетелей. И никому не пришло в голову, что он не собирался этого делать. Собственно, он толком не помнил, почему он выдвинул такой ультиматум. Накануне вечером у себя в квартире в Финчли он читал вечернюю газету, все тот же «Стандард», только тогда она называлась «Ивнинг стандард», и там был материал о старом военном герое, бывшем летчике, награжденном «Крестом Виктории», парализованном из-за травмы позвоночника. В этой же статье врач писал о том, к чему приводит ранение в поясницу. Эти строки пришли ему на память, когда Виктор говорил из окна, он произнес их словно по вдохновению, как самое страшное, что ему могло прийти в голову в ту минуту. Ему не повезло, когда он выстрелил во Флитвуда – до этого утра он ни разу не стрелял из пистолета, не знал, куда и как целиться, – пуля попала ему именно туда, куда он грозился ранить Розмари Стэнли. Дженнер и сам не знал, почему вообще нажал на спусковой крючок.
