Моррисон слушал рассказы о том, как она танцевала кекуок в Чикаго с одним любовником и каталась на санках в Мэне с другим, как устраивала гонки на легких экипажах, ходила под парусом в шторм, и все это с разными Билли и Гарри, Уильямом и Ллойдом, Фредом и многими другими известными и безымянными кавалерами, пока ему не стало противно представлять свою дорогую Мэй в объятиях мужчин от Окленда до Тяньцзиня.
— И кто же из них был самым выдающимся? — Тщетная надежда лишь усугубляла боль.
— Хм… — Она склонила голову набок. Ее, взгляд вспыхнул, будто она просматривала страницы фотоальбома: — Линтон Тедфорд был выдающимся блудником, — наконец объявила она. — Зато другие писали более проникновенные письма. Они ведь и вправду неплохи, согласен?
— Замечательные, — произнес Моррисон, уже ничего не соображая. — Поистине замечательные. — Любого из них достаточно, чтобы уличить ее в порочности. Хм… как будто она обнадеживала своим целомудрием. Вымышленная Анна Ломбард уже казалась чистейшим образцом женской добродетели. — Это полная коллекция?
— Все, что уцелело. А так их было еще больше. Просто мама обнаружила мою переписку и сожгла. У нее слабое здоровье, и спорить с ней нельзя. Я и не спорила. Не было смысла. В общем, письма пропали.
Ее пальцы блуждали по его ногам. Он пытался мобилизовать силу воли и сбросить их, но воля отказывалась подчиняться. Его длинные мускулистые ноги, натруженные долгими пешими странствиями, даже в расслабленном состоянии являли собой идеальное полотно для выписывания узоров по крепким мышцам. У этого чертова Уилли Вандербилта нет таких ног! Когда ее рука скользнула выше, он напрягся в ожидании более интимных ласк, которые должны были последовать так же, как следовали друг за другом любовники в ее письмах.
— Могу ли я спросить, кто из этих многочисленных красавцев, как ты однажды обмолвилась, напоминает тебе меня?
Ее рука замерла.
— Я тебе о нем еще не рассказывала. Он, наверное, на год постарше тебя. — Взгляд у нее стал мечтательным. — Джон Уэсли Гейнс. Говорят, что он самый красивый конгрессмен во всех Соединенных Штатах.
— Конгрессмен?
— Демократ от штата Теннесси. Женщины чуть ли не выпрыгивают из своих юбок, только чтобы поглазеть на него, когда он проходит мимо. Ты бы видел, как кружатся зонтики и летят вверх носовые платки, стоит ему появиться на горизонте.
— И что же в нем такого, что напоминает меня? Я никогда не замечал, чтобы при моем приближении летели носовые платки или кружились зонтики.
— Ха! Вы так похожи. Он тоже ничего этого не замечает. Или делает вид, что не замечает.
Еще хуже.
— Что же еще общего между мной и этим эталоном мужской красоты?
Она сощурилась:
— Ревность, дорогой. Кстати, не слишком привлекательная черта.
— А… так он, значит, тоже был ревнив.
— Я не это имела в виду. Хотя ты прав. И в этом была проблема. Так же, как и ты, он был умен, остроумен, целеустремлен, силен в своих убеждениях и оценках. И безумно талантлив в постели.
Какой комплимент!
— И как же тебе удалось познакомиться с этим счастливчиком Мистером Гейнсом?
— На светском рауте в Вашингтоне, когда я навещала папу лет шесть тому назад. Мне тогда было девятнадцать или двадцать. Представляешь, они с папой вовсе не единомышленники в политике — не правда ли, забавно?
— Очень.
Мэй смерила его укоризненным взглядом.
— О… и так же, как ты, он доктор медицины, хотя изучал еще и право. Помимо всего прочего, он здорово соображает в бизнесе. И сделал просто блестящую карьеру в Конгрессе.
Моррисон все сильнее ненавидел соперника.
— Как-то раз — я до сих пор со смехом вспоминаю об этом — В Палате представителей обсуждали пенсии для солдат, воевавших в Гражданскую войну. Президент предложил какой-то законопроект, который аннулировал решения комиссара по пенсиям на том основании, что комиссар несправедлив к солдатам. Так вот, Джон Уэсли встал и спросил с иронией: «Почему наш уважаемый президент не выгонит этого комиссара и не поставит вместо него того, кто будет, справедлив?» Не правда ли, очень умно?
— Невероятно. — Голос Моррисона уже насквозь пропитался едким уксусом.
Моррисон мог бы остановить ее, но тогда он не узнал бы о том, как Джон Уэсли Гейнс ласкал ее руками и голосом с глубоким южным акцентом, который она идеально имитировала. Как она играла роль плохой девочки, а он шлепал ее за это. Как он связывал ей руки лентой и брал силой, прижимая к стене в своем кабинете. Она призналась, что до сих пор тоскует по нему. Ей не хватало его острот, страсти, о которой он благоразумно умалчивал в своих письмах. Высокомерных и грамотных, явно написанных рукой юриста. Она грустила по его глубоко посаженным зеленым глазам, их пристальному сардоническому взгляду. По окружавшей его ауре богатства, ума и власти, усиленной копной густых волос, высокими бровями, надменным носом и чувственным ртом. Точеные черты его лица приводили ее в трепет, так же как мягкая щетина его крепкого подбородка возбуждала ее бедра. Его язык был умным, и не только в речах. Она любила его так сильно, что ее сердце разрывалось от боли при воспоминании о нем.
Как нарочно, старая рана от копья дала о себе знать внезапно открывшимся кровотечением. Увидев, как хлещет из его носа кровь, Мэй вскрикнула и бросилась за салфеткой. Потом она ухаживала за ним с такой добротой и преданностью — не жалея гостиничного белья, — что ему вспомнился его калькуттский ангел, Мэри Джоплин.
Еще не так давно Моррисон всерьез писал Моберли Беллу о том, что подумывает покинуть Китай по причине хронических недугов. Встреча с Мэй вернула его к жизни и подарила иллюзию молодости. Расписанные кровью простыни, в которых он сейчас утопал, подтверждали вынесенный им самим приговор своему здоровью.
— Ты, должно быть, думаешь, какой я дряхлый, — пробормотал Моррисон, чувствуя себя еще более униженным после рассказов о своих атлетических предшественниках.
Мэй покачала головой и погладила его по щеке с такой нежностью, что у него заныло сердце.
— Вовсе нет. Я думаю о том, какую опасную и полную приключений жизнь ты прожил, — и какое счастье, что в своем возрасте ты страдаешь не от ревматизма, а лишь от последствий старой раны.
Милая, любимая девочка. Как хорошо, что он ни разу не упоминал при ней о своем артрите.
— К тому же, — сказала она, и ее глаза зажглись искорками смеха, — с этой кровью на простынях пусть хотя бы персонал отеля убедится в том, что я была девственницей до встречи с тобой.
Они не покидали номер целый день. Солнце медленно садилось за деревьями парка Виктория, и его золотистые блики блуждали по комнате. Ковер был уставлен недоеденными блюдами и пустыми бутылками из-под шампанского. Послышался легкий стук в дверь, после чего в щель просунули конверт.
