Я не успевал вызвать кэб, и в этот дождливый мартовский день мне пришлось дойти пешком до Риджент-стрит; там я сел в наёмный экипаж, который доставил меня на Пэлл-Мэлл, к клубу «Диоген». Из-за дождя, заливавшего серый оштукатуренный фасад старого здания, мрачный интерьер отнюдь не выглядел гостеприимнее. Швейцар у большой дубовой двери, ведущей в просторный вестибюль, спросил моё имя, забрал у меня зонтик и макинтош и указал на комнату для посетителей — единственную во всём клубе, где было позволено разговаривать. К счастью, до неё оставалось преодолеть всего несколько ярдов, так как мои гулкие шаги по чёрно-белым плиткам, казалось, эхом отдавались в каждом уголке этого унылого здания, возвещая о моём прибытии. Минуту спустя я тихонько постучал в дверь, и знакомый голос ответил:
— Входите, Уотсон.
Шерлок Холмс и его брат Майкрофт, стоявшие у слабого огня, который мерцал за каминной решёткой, на первый взгляд были настолько несхожи, насколько это вообще возможно. Холмс был худощав, Майкрофт — довольно тучен. Несмотря на возраст, мой друг выглядел крепким, Майкрофт же, семью годами старше брата, казался вялым, почти безжизненным. Их роднили лишь благородная посадка головы и проницательный холодный взор, которые свидетельствовали о незаурядных умственных способностях, присущих обоим братьям. Сам Шерлок, с его аналитическим складом ума, говорил, что если бы Майкрофт не погряз в правительственных интригах, то запросто переплюнул бы брата в искусстве распутывания преступлений. И действительно, мой друг частенько советовался с Майкрофтом, который был рад помочь, только если для этого не требовалось слишком удаляться от Уайтхолла
[14]
.
На маленьком столике красного дерева для каждого из нас был приготовлен бокал хереса, но вино не растопило холодность Майкрофта. После пары несмелых любезностей Холмс объявил, что наши планы изменились.
— Уотсон, вначале вам, видимо, придётся ехать в Нью-Йорк одному, — сказал он.
Точку в его заявлении поставил дождь, барабанивший по единственному окну в комнате. На моём изумлённом лице явственно читался испуг, вызванный мыслью о том, что мне придётся в одиночку предпринять столь долгое путешествие и столь масштабное расследование.
— Ну-ну, Уотсон. Как только смогу, я к вам присоединюсь. Мне удалось выудить из Майкрофта кое-какие сведения о деле Филлипса, с которыми нельзя не считаться.
Я взглянул на Майкрофта, невозмутимо облокотившегося на каминную полку.
— Майкрофт, — едва ли не заискивающе попросил его младший брат, — прошу тебя, поведай Уотсону эту историю в общих чертах.
— Будь по-твоему, Шерлок, хотя я уже говорил: чем меньше об этом болтать, тем лучше.
Холмс кивнул.
— Пожалуйста, начинай, — сказал он.
— Этот малый, Голдсборо, — заговорил Майкрофт отрывисто, словно с усилием, которого предпочёл бы избежать, — весьма занимательный тип. Он из Вашингтона. Родился в хорошей семье. Отец врач. Сам — музыкант. Скрипач. Играл в Питсбургском симфоническом. Мне говорили, довольно вспыльчив. Разбил свою скрипку об голову человека, которому не понравились его стихи. Принимая во внимание все прегрешения Голдсборо, он мог бы послужить для Шерлока с его скрипкой наглядным примером.
Поскольку ни один из братьев после подпущенной Майкрофтом шпильки не засмеялся, я позволил себе лишь лёгкий кивок, понадеявшись, что обе стороны истолкуют его как знак того, что я готов слушать дальше, но не разделяю критических высказываний старшего брата в адрес моего старинного друга.
— У Голдсборо была сестра по имени Энн, — продолжал Майкрофт. — В то время, когда был убит Филлипс, она обручилась с американцем, находившимся на дипломатической службе здесь, в Англии.
— Уж будьте уверены, Уотсон, — вставил Холмс, — ни один человек на государственной службе, ступивший на британскую землю, не пройдёт незамеченным мимо моего брата.
— Так вот, — говорил Майкрофт, снимая руку с каминной полки и силясь держаться прямо, словно раненый воин, превозмогающий боль, — вышеозначенный американец, некий Уильям Ф. Стед, состоит при американском консульстве в Ноттингеме. К сожалению, нынче он со своей молодой супругой находится по делам службы где-то на континенте (кажется, в Риме) и вернётся не раньше следующей недели.
Ливень начал стихать, за окном просветлело, и тусклый огонь в камине казался ещё бесполезнее, чем прежде. Тем не менее, закончив свою речь, Майкрофт повернулся к каминной решётке и вытянул руки над затухающими угольками.
— Думаю, Уотсон, — сказал Холмс, — прежде чем мы с вами окажемся в Соединённых Штатах, мне необходимо увидеться с этим американцем и его женой, которые имеют непосредственное отношение к одному из главных фигурантов нашего дела. Быть может, они сообщат что-то важное.
И мне пришлось согласиться, хотя я вовсе не жаждал отправиться в Нью-Йорк и начинать расследование в одиночку. И всё же очаровательная миссис Фреверт, которая обещала быть весьма гостеприимной, может и подождать, а я пока постараюсь собрать для Холмса сведения, как уже не раз случалось.
Внезапно Майкрофт повернулся ко мне.
— Поскольку вы, доктор, очевидно, позволите моему брату впутать себя в эту авантюру, — изрёк он, — я чувствую себя обязанным повторить вам то, что уже говорил ему. Рассуждения миссис Фреверт по поводу седьмого выстрела — совершеннейшая чушь. Типичные фантазии буйного женского воображения. Я могу понять, что мой брат с его донкихотством клюнул на эту чепуху, доктор Уотсон, однако вас, человека учёного, я полагал более здравомыслящим. Я надеялся отговорить вас обоих от этого дурацкого расследования, но заблуждался, как вижу.
Высказавшись, Майкрофт вновь отвернулся к огню, давая нам с Холмсом понять, что аудиенция окончена.
Когда мы вышли из клуба «Диоген», дождь наконец перестал.
Благодаря тому что Майкрофт помог мне выправить документы, подготовка к путешествию прошла гладко. Уже через два дня я отправил жену на месяц в Линкольншир, а всех своих пациентов — на Харли-стрит, снабдил нашу горничную Полли необходимыми наставлениями и упаковал одежду и всё прочее, что, по моему мнению, могло пригодиться в поездке, включая свой армейский револьвер. «Обязательно возьмите оружие, Уотсон, — предупредил Холмс. — Вы ведь едете в Америку».
Несмотря на предстоявшую мне дальнюю дорогу, наше прощание едва ли можно было назвать сентиментальным. Холмс поручил мне до его приезда, который должен был состояться неделей позже моего, собрать сведения о как можно большем числе лиц, имеющих отношение к смерти Филлипса. Однако перед моим отплытием он поделился со мной некоторыми соображениями об этом гнусном преступлении и был при этом весьма и весьма серьёзен.
— Всякое убийство отвратительно, Уотсон, — сказал он, — но политическое убийство отвратительно вдвойне, потому что уничтожают не только саму жертву, но и те идеалы, за которые она сражалась.
