Он достал из шкафа пишущую машинку и направил в "Квик" ответ, не перепечатывая начисто, так был раздражен: "Уважаемый господин редактор Ханс Вагнер! Каждый волен писать в журнал все, что хочет, но "Квик", как мощное оружие пропагандистского воздействия, не вправе отвечать ложью на вопрос обманутого мужа, над чувством которого надругалась взбесившаяся самка. О какой "мобилизации" может быть речь, когда супруга отдалась молодому испанцу?! Прекрасно известно, что испанцы, являясь жертвами кровосмешения с семитским племенем арабов и евреев, избыточно сексуальны, и надежда на то, что "изобретательность" супруга убьет в женщине память о темпераментном любовнике, совершенно химерична. Не стоит обманывать доверчивых читателей, господин редактор Вагнер! Вы потеряете подписчиков!"
Еще большее раздражение вызвал в нем ответ психолога на письмо фрау Бергкамен; та жаловалась, что после родов в течение уже трех месяцев муж перестал быть с нею близок, не появляется дома, пьет.
"Настоящий мужчина всегда чувствует себя властным собственником, — наставлял дипломированный доктор, — именно поэтому вы должны уделять мужу еще больше внимания, чем уделяли до брака; более того, он должен видеть, что он важнее для вас, чем бессловесное пищащее дитя, лишь в этом случае вы сможете сохранить семью. Отец начинает интересоваться ребенком, когда тот повзрослеет, до той поры он не понимает его".
Второе письмо в редакцию было еще более резким: "Какая гнусность! Какое падение нравов, господин редактор Вагнер! Дитя всегда должно быть первым и главным в семье! Любовь к ребенку свята, любовь к мужу греховна! Нельзя подвигать женщину на то, чтобы она ублажала самца, забыв о главном своем призвании: воспитывать дитя, наше будущее!"
После этого Вольф Цорр отправлялся в ресторан Вольфганга; хозяйка фрау Анна не спрашивала даже, что он будет есть; столик возле окна был заранее сервирован; чашка супа из бычьих хвостов, антрекот с кислой капустой (по пятницам отварная рыба, ничего больше), а на десерт сыр (по вторникам, средам и субботам); в остальные дни мороженое или же малиновый сок со взбитыми сливками.
Затем он возвращался к себе, спал до пяти и уходил в плавательный бассейн; в тяжелой зеленоватой воде он ощущал свое тело особенно радостно; сравнивая себя с молодыми, сорока- или пятидесятилетними мужчинами, не видел особой разницы; его возраст, казалось Цорру, можно установить лишь по дряблым морщинам шеи; живот, руки и ноги были гладкими, никакой патологии, свойственной тем, кто сдался.
(Два раза в месяц он уезжал в Западную Германию; там "дома любви" были вполне надежны, истинная индустрия здоровья. Он приходил туда в пять часов, перед ужином; посетителей было еще мало; девочки в купальниках стояли в темном зале, курили, переговаривались о чем-то своем; не приставали, вполне воспитаны, можно было не торопясь выбрать партнершу; в молодости Цорр любил больших, толстых женщин; к старости потянуло на миниатюрненьких. Правда, теперь он к этому относился как к необходимому физиологическому отправлению, некоей терапии от старения. Выбрав партнершу, шел мимо бдительных стражей, сидевших между первым и вторым этажами, в маленькую комнатку с зеркальным потолком и стенкой возле кровати; обычно на посетителя здесь отпускалось не более двадцати минут; поднимаясь по лестнице, обговаривал с партнершей стоимость без обязательного здесь предохранения; как правило, хозяйка запрещала это своим подопечным — опасность венерического заболевания, удар по престижу дома, и все такое прочее. Девушки, правда, шли на нарушение; это стоило ему лишние тридцать марок.)
…В шесть часов Вольф Цорр заваривал себе кофе, а потом отправлялся на прогулку в лес. Обычно он шел быстрым шагом, тихонько напевая песни молодости; несколько раз ловил себя на том, что чаще всего на ум приходила "Лили Марлен", хотя он никогда не служил в армии. Просто, видимо, маршевый ритм угоден вечернему моциону.
А в восемь часов после легкого ужина садился к телевизору, предварительно переодевшись. Как всегда, надевал черный костюм; в девять, после передачи последних известий, Цорр готовил себе легкий аперитив; искал наиболее интересную программу, благо можно принимать передачи из Италии, Франции, Федеративной Республики плюс три своих, национальных канала.
Последние семь лет, после того, как его вынудили уйти на пенсию, распорядок дня был раз и навсегда заведенным, баюкающим, но в то же время именно таким, который позволял Цорру чувствовать себя словно бы оторванным от течения времени, он как бы законсервировался, не ощущал своих лет, и был — чем дальше, тем больше — уверен в том, что впереди его ждут истинное, незнакомое дотоле счастье, борьба и победа.
Единственное, впрочем, что он запрещал себе, это воспоминания.
Цорр боялся памяти; почти все те, с кем он рос, работал, мужал, умерли; он жил в пустыне, один.
Поэтому, когда в девять часов вечера раздался звонок и отдаленно знакомый голос пророкотал в трубку "добрый вечер, дорогой Вольф, счастлив слышать вас", он поначалу испугался; ощущение такое, будто звонок с того света.
— Кто это? — спросил он, откашлявшись. — Пожалуйста, представьтесь… Что-то очень знакомое, но…
— Ах, Вольф, как грустно, когда мы забываем друг друга! Неужели вы забыли Берлин сороковых годов, наши дружеские застолья, пирушки на Кудаме и беленькую красотку Хельгу?!
— Боже мой! Неужели это вы?! Ведь вы, как я слыхал…
— Да, да, — быстро перебил его собеседник, — это я, но об остальном не по телефону! Я могу прислать за вами машину, давайте выпьем и вспомним молодость, а?
Звонил Вольфу Цорру, бывшему представителю концерна "Нестле" в третьем рейхе, заместитель руководителя "европейского отдела" министерства пропаганды Ханс Эпплер; от ареста его спас генерал Гелен, помог перебраться в Испанию; американцы морщились, в "Управлении стратегических служб" работало много евреев, однако Гелен доказал разумность использования своего многолетнего агента на Ближнем Востоке. "В ряды национального движения надо загодя вводить наших людей, — убеждал начальник разведки Федеративной Республики, — они будут незаменимыми в работе с экстремистами, одержимыми реанимацией идеи "окончательного решения еврейского вопроса", именно эти люди дадут нам право проникнуть в Египет, чтобы мы имели возможность охранить мир от новой кровавой резни. А никто, кроме Эпплера, не сможет дать нам повод, он наладит такую антисемитскую пропаганду, которая даже Геббельсу не снилась, разве это не основание для компрометации руководства, вывода на сцену верных людей и закрепления наших демократических позиций в арабском мире?!"
Американская секретная служба помогла Эпплеру в Испании, где он поначалу отсиживался, опасаясь, что его выдадут Советам как нацистского преступника, затем перебрался в Египет. Там взял новую фамилию, Салах Шаффар, и начал работать в "Исламском конгрессе", сделавшись консультантом в "отделе психологической войны против евреев".
После семидневной войны Гелен был вынужден передать контакт с ним военной разведке Пентагона, хотя оставил за собой право получать от Салаха Шаффара годовые обзоры деятельности "Исламского конгресса".
