Мы с Софией постоянно об этом спорили. Ей хотелось улететь на воздушном змее в будущее, а я говорил, что это прямая дорога к анафеме. Вот оно, доказательство моего лицемерия. Я ведь тогда в Бога не верил и не искал утешения в религии, как ищу сейчас.
Но ведь поспорить хочется. Спокойное обсуждение диким разумам неведомо. Им лишь бы правоту свою доказать. София была именно такой. Мы орали друг на друга часами, а то и целыми вечерами. Порой даже вещи ломали.
Хеллен пила чай несладким, с молоком.
Мы с ней проговорили до утра. Хеллен, разумеется, во сне не нуждалась. Я обычно нуждаюсь, но только не в ту ночь. Со мной что-то творилось, я чувствовал, как крутятся и жужжат мои составляющие. Вторичные химические процессы придавали мне бодрости. Они и еще чай.
– По-моему, ты человек здравомыслящий. Как же ты живешь в такой убогости? – в какой-то момент спросила Хеллен, показав на деревянные полы и стеклянные окна. – Зачем отвергаешь последние научные открытия о работе мозга?
– Я не испытываю нехватки знаний как таковых.
Прежде я был человеком вспыльчивым, несдержанным, с дурным характером. По крайней мере, сейчас мне так кажется.
– Знание структурной основы эмоций и способов обуздать их, пока не накачали тело адреналином, очень мне помогло.
– Что же ты разум не оптимизируешь?
– Боюсь потерять свою самость.
– Самость – иллюзия. Эго-центр, который ты считаешь «самостью», – любимая байка твоих сборщиков, сортировщиков и функциональных переходных процессов.
– Я в курсе; тем не менее…
Хеллен отставила чашку.
– Давай я кое-что тебе покажу.
Хеллен достала из сумочки коробок старомодных деревянных спичек, вытащила пять штук и сжала в ладони фосфорной головкой вниз, так что сверху виднелись только концы.
– Контроль рефлексов вплоть до локализации теплового излучения тела, – объявила она.
Меж ее пальцами проклюнулся язычок пламени. Хеллен разжала ладонь. Спички горели.
– Способность блокировать боль.
Никакого обмана: я чувствовал, как пахнет паленым.
Когда спички догорели, Хеллен бросила их на блюдце и показала мне обожженное место. Ладонь опухла, покраснела, кожа покрылась пузырями.
– Повышенная регенерационная способность.
Целых пять минут Хеллен держала свою ладонь раскрытой. Целых пять минут я смотрел. По истечении пяти минут следы ожога исчезли. Кожа стала гладкой и розовой. Ни черноты, ни пузырей.
Хеллен всыпала в чай ложечку сахара, потом еще как минимум шесть. Приторную, как сироп, жидкость она выпила с гримасой отвращения.
– Это лишь грубые физические проявления возможностей оптимизации. В мыслительном плане их просто словами не передать. Тут и абсолютная ясность мысли, даже в критических ситуациях, и свобода от предрассудков, суеверий и эмоциональной кабалы.
Речь у Хеллен лилась рекой, чувствовался опыт. Чуть раньше она обмолвилась, что работает в отделе кадров, а теперь я понял, что передо мной корпоративный менеджер по персоналу. Воистину, торгаш торгаша видит издалека.
– Порой мне нравятся свои эмоции, – осторожно проговорил я.
– Мне тоже, когда они у меня под контролем, – чуть раздраженно отозвалась Хеллен. – По сегодняшнему дню не суди, у меня медиатор барахлит.
– Я и не сужу.
– Это все равно что судить о восстановлении экологии по Трагедии Ситникова. Ну, помнишь, она в тундре разыгралась.
– Да, конечно.
– Или все равно что увидеть ржавую суборбиталку и решить, что ракеты не способны летать.
– Я прекрасно тебя понимаю.
Неожиданно Хеллен разрыдалась.
– Не надо, пожалуйста! Господи, не надо! – запротестовала она, когда я попытался ее утешить. – Я просто отвыкла жить без нейромедиатора, отсюда и чертова эмоциональная неустойчивость. Биохимическое равновесие, наверное, везде нарушилось.
– Когда тебе приготовят новый?..
– Во вторник.
– Осталось меньше трех дней. Все в порядке.
– Было бы в порядке, если бы не встреча с детьми.
Я дождался, когда она успокоится, и задал вопрос, не дававший мне покоя уже несколько часов.
– Зачем ты вообще завела детей? Извини, не понимаю.
– Это в Берне виноваты. В Бюро по стандартизации и контролю испугались, что оптимизированные не заводят детей, и ввели большие карьерные бонусы для тех, кто заводит.
– Зачем?
– Такие, как я, на вес золота. Ты хоть представляешь, сколько проблем возникло в мире? Нельзя допустить, чтобы им управляли неупорядоченные разумы. Начнутся войны, массовый голод…
Хеллен снова разрыдалась. Я обнял ее, и на этот раз она не воспротивилась. Она уткнулась мне в плечо, и от ее слез на рубашке у меня появилось мокрое пятно. Я кожей чувствовал влагу.
Я обнимал Хеллен, гладил ее прекрасные волосы, думал о ее строгом лице, о бледных, почти бесцветных глазах и чувствовал, как во мне двигаются шунты и блоки. Бесконечную секунду мои эмоциональные составляющие бешено крутились, при малейшей провокации готовые перейти в новое парадигматическое состояние. Прикосновение руки, тень улыбки, верное слово – и я влюбился бы в Хеллен по уши.
Так расплачиваешься за неоптимизированный разум. Ты постоянно во власти сил, природы которых не понимаешь. На миг я показался себе ребенком-дикарем, который замер между засеянным полем и чащобой, не в силах сделать выбор.
Кончилось все так же быстро, как началось. Хеллен отстранилась от меня, успев полностью взять себя в руки.
– Хочу кое-что тебе показать, – объявила она. – У тебя есть домашняя виртуалка?
– Да, но я почти ею не пользуюсь.
Хеллен вытащила из сумочки приборчик.
– Вот адаптер как раз для тебя. Очень простой и безопасный. Попробуй.
– Что он делает?
– Это стандартное рекрутерское устройство, создано для таких, как ты. На пятнадцать секунд ты почувствуешь, каково быть оптимизированным, и поймешь, что бояться нечего.
– Адаптер меня изменит?
– Человека меняет любой опыт. Но здесь только магнитно-резонансный симулякр. По окончании шоу зажжется свет и опустится занавес. Ты очнешься на стуле, на котором сидишь сейчас.
– Я попробую, если потом кое-что испробуешь ты, – сказал я.
Хеллен молча протянула мне адаптер.
Я надел защитную накидку, кивнул, и Хеллен щелкнула переключателем. Я набрал полные легкие воздуха.
Казалось, я избавился от тяжелой ноши. Спина выпрямилась, сердце забилось ровнее, я глубоко вдохнул и почувствовал запахи своей квартиры, целую симфонию в миноре и мажоре, целый кладезь информации, которую секунду назад подавлял или игнорировал. Пахло полиролем для дерева и муссом для укладки. Слабее пахло машинным маслом от робота-поломоя, который прячется под кроватью и выползает, лишь когда меня нет дома. После сотен холостяцких ужинов пахло отварной капустой. А под многоярусной пирамидой запахов скрывались чуть уловимые ноты сиреневого мыла и травяного шампуня, «Амброзии» и «Па-де-регре», имбирных конфет и тринидадского рома – ольфакторные призраки Софии, их никакой уборкой не изгнать.
