– Мэм? – У меня отвисла челюсть, и мне понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки. – Ой! Конечно, мэм. Сию секунду, мэм.
Я протянул руку и помог незнакомке сесть. Мягкое сияние неотступно следовало за ее головой. «Святые угодники, – подумал я. – Да она же одна из спасенных».
Я осторожно приоткрыл дверь багажного вагона, опасаясь встречи с гончей, которая несомненно должна была поджидать меня снаружи. Но был ли у меня выбор?
Но увидел я только Джеки, с головы до ног перемазавшуюся в крови и кишках. От одежды ее остались одни лохмотья. Она стояла, широко расставив ноги, а на лице ее играла самодовольная улыбка, а в зубах девушки по-прежнему дымился окурок сигары. Свернувшаяся калачиком у ее ног Лабель поднялась при моем появлении – ее трясло – и посмотрела куда-то вдаль. Из болот откуда-то позади донесся полный боли и ярости вой, подобного которому я никогда ранее не слышал. Затем все стихло.
Гончей нигде не было видно.
И первое, что сказала старуха:
– Юная леди, вы находите пристойным разгуливать в мужской одежде?
Джеки даже вынула сигару изо рта.
– И эту дрянь тоже выброси.
На секунду мне показалось, что сейчас начнутся неприятности. Но Джеки лишь рассмеялась, и ее сигара полетела во тьму. Окурок все еще горел, и, судя по тому, как нахмурилась старушка, она тоже это заметила.
Я предложил пожилой даме свою руку, и мы вместе отправились внутрь поезда.
Это была мать Сахарка. Я понял все с самой первой секунды. Пока мы шли по вагонам, она расспрашивала Лабель о своем сыне, как ему живется, ведет ли он себя подобающе, появилась ли у него подружка и какие у него планы на их совместное будущее?
Лабель исходила на пену, рассказывая нам, как Сахарку удалось все это подстроить. Он не переставал поддерживать связь с парнями на родине. И потому прекрасно знал, что жизнь его матери проходит лишь в молитвах и ожидании того дня, когда она преставится и сможет вновь повидать своего маленького мальчика. Никому не хватило духу рассказать ей о его новой работе. Сахарок и его товарищи решили, что раз уж Божественное Провидение не собирается потворствовать их встрече, ее придется организовывать своими силами.
– Он хорошо все продумал. Сахарок откладывал все свои деньги, – сказала Лабель. – Их хватило, чтобы купить небольшую квартирку на окраине Джинни-Гэлл. Вам там понравится, – заверила она старуху. – Люди говорят, место вполне пристойное. Туда весь Ад отправляется отдохнуть в ночь на Страстную субботу.
Старушка молчала. Но то, как изогнулись линии ее рта, не предвещало ничего хорошего.
Когда мы вошли, в вагоне-казино воцарилась гробовая тишина.
– Мама! – вдруг закричал Сахарок. Он бросился к ней и сжал в объятиях. Оба залились слезами, а с ними и все наши девочки. Даже у Билли Бонса на лице вдруг появилась странная кривоватая улыбка.
Мисс Сельма Грин обвела вагон и его обитателей долгим, задумчивым взглядом. И то, что она увидела, ей определенно не понравилось.
– Сахарок, что ты делаешь в такой отвратительной компании? Что ты успел натворить такого, чтобы заслужить подобную участь? Мне казалось, я хорошо тебя воспитывала.
Сахарок гордо расправил плечи:
– Мама, за всю свою жизнь я ни разу не совершил никакого зла. И ты сама это знаешь. Я никогда бы не позволил себе поступка, который ты не одобрила бы. – Взгляд его скользил по вагону, по лицам как проклятых, так и обслуживающего персонала. – Не потому, что я прямо такой уж хороший человек. Просто я знал, чего ты от меня ждешь. Порой скверная компания пыталась сбить меня с истинного пути. Распутные девки старались увлечь меня за собой. Но ни одному даже самому влиятельному мужчине или самой прекрасной женщине не удалось заставить меня забыть твои наставления.
Что до меня, то я даже поверил. Сахарок был настоящим амбалом… зачем такому человеку прибегать к насилию? Перед ним и так все расступались. А если у кого недоставало мозгов, то ведь Сахарок только защищался, разве не так?
Жаль, но маму его убедить оказалось непросто.
– И что же тогда ты делаешь здесь?
Не могу осудить ее за то, с каким презрением она произнесла последнее слово.
Сахарок выглядел сконфуженным.
– Не знаю, – промямлил он. – Должно быть, им не понравилось то, как я выгляжу…
– Правду, мальчик!
– Я… ну… в некотором роде поругался с ангелом-регистратором. Так меня сюда и упекли. – При воспоминании о том дне в нем вновь начал вскипать гнев; он до сих пор никак не мог успокоиться. – «Скажи спасибо, что мы вообще возимся с таким черным отребьем», – сказал он. «Вот уж обойдусь без одолжений», – ответил я. «Тебе следует проявить побольше уважения», – сказал он. «Никогда не пресмыкался перед людьми, и перед ангелами не стану, – ответил я. – А что заслужил, то мое по праву!» Это взбесило пернатого до самых кончиков обкусанных ногтей! Он хотел, чтобы я раболепствовал и унижался. Но у меня есть гордость. И я заявил, что ни перед кем не стану изображать покорного ниггера. Думаю, потому он меня сюда и сослал.
– Мы не говорим этого слова, – задумчиво произнесла мисс Грин. Сын озадаченно посмотрел на нее. – Знаешь же, слово на «н».
– Конечно, мама, – сказал Сахарок, всем своим видом выражая раскаяние.
– Так-то лучше. Ты хороший мальчик, только порой забываешь об этом. – Старушка позволила себе едва заметную, скромную улыбку. – Тебе стоит немного поработать над собой. Ну, теперь-то я прослежу, чтобы ты вернулся на верный путь.
Она рванула вниз рычаг аварийного тормоза.
С визгом, который, должно быть, слышали даже в Дидди-Ва-Дидди, поезд неподвижно замер на рельсах. В темноте послышалось шевеление чудовищных тварей, пробиравшихся к нам через смрад и грязь болот Стикса. До меня донеслось угрожающее хлопанье крыльев.
– Мама! – взвыл Сахарок. – Что ты наделала?
– Хитростью ничего дельного не добьешься. Мы все исправим и сделаем это так, как положено, – заявила старушка. – Не сутулься.
Сказано – сделано.
Трибунал состоялся прямо перед локомотивом. Двое судей угрожающе нависали над поездом, а проклятые облепили крыши передних вагонов, забираясь друг другу даже на плечи и передавая задним рядам каждое прозвучавшее слово. По одну сторону от локомотива присел на корточки Багамотежт, Владыка Червей. Две обвислых, сочащихся розовых груди безвольно ниспадали на его волосатое брюхо, а изо рта демона непрестанно капала кишащая личинками пена. От отвратительного тела исходил не менее отвратительный запах. От взгляда в его безумные глаза под шевелящимися щупальцами ресниц можно было и самому лишиться разума.
Вторым судьей оказался архангел. Он был белее малярной краски и сиял ярче лампы накаливания, а при взгляде на него… Как бы это объяснить? Знаете такое странное чувство, когда смотришь в телескоп на крошечное пятнышко света, которое невооруженным глазом, может, и не различишь вовсе? И все же оно там, среди многих миллиардов звезд, холодных, ярких и далеких… и на фоне этого зрелища и ты сам, и Земля, и вообще все, что ты когда-либо видел и знал, начинает казаться крохотным и малозначительным. Примерно то же самое испытываешь, когда видишь архангела, только чувство в разы более неприятное.
