Эбби перебила с усмешкой:
— А если бы вы Его увидели?
— Тогда бы я схватил Его за глотку и тряс, пока Он не ответил бы мои вопросы.
— Он отвечал вам?
— Если и отвечал, то я Его не слышал. Конечно, трудно что-либо расслышать, когда тебе так больно. — Я пожал плечами. — Когда мне стукнуло пятнадцать, я вернулся в мир и уговорил соседей собрать необходимые бумаги, чтобы окончить школу. Мама всегда этого хотела. По крайней мере так я себе твердил. И потом, в школе не могли отрицать, что я хорошо рисую. В те годы я впервые услышал слово «реалист». Я даже не понимал, что это такое. Я говорил: «Я рисую это, потому что оно настоящее». Но если технически мои картины были хороши, им недоставало чувства. Глубины. Я это понимал. Лето на реке меня изменило. Я научился задерживать дыхание. Жить вполсилы, чтобы не было так больно.
— Отчего больно?
— От того, что вокруг. В промежутках между приступами кашля и удушья, между минутами, когда свет перед моими глазами померк и наступала темнота, меня вдруг посещала мысль о том, что я создан, чтобы дышать. Что мои легкие призваны не только причинять мне боль. Нужен лишь повод. Мама научила меня видеть красоту там, где я не видел ничего. Она уводила меня к реке и погружала в солнечный свет, который лился меж ветвей старой ивы, а потом ставила перед мольбертом, приказывала закрыть глаза, брала за руку и водила ею по холсту. «Досс, — говорила она. — Бог всюду». Я возражал: «Возможно, но здесь-то его нет» — и касался синяков у нее на шее.
— Я очень хотела бы с ней познакомиться.
— Могу отвести вас на ее могилу.
— Мне очень жаль…
— Мне тоже.
Прошла минута.
— А ваш отец?
Я пожал плечами.
— Соседи болтали, что моя мать — «доступная женщина», поэтому я не уверен, что тип, который жил с нами в трейлере, был моим отцом. Со дня похорон я его не видел.
Эбби взглянула на меня. Волна от яхты достигла берега и ударилась о скалы.
— Значит, вы рисуете в память матери?
У Эбби влиятельный отец, и сама она добилась больших успехов, а значит, все чего-то от нее хотели. В результате она научилась защищаться. Искренняя, добрая, но осторожная. Даже не будучи гением, я догадался, что за этим вопросом что-то кроется.
Я покачал головой.
— Я вырос… раздробленным на части. Мама знала это, и ей было больно. Она подарила мне краски и холст. Иногда, пусть даже всего лишь на минуту, эти вещи делали меня единым целым. Трудно объяснить. Но это так.
— Своего рода лекарство от гнева?
— Гнева?
— Я видела, как вы дрались с человеком вдвое больше вас.
Я кивнул:
— Да, иногда я злюсь. Но потом бывают минуты, когда я теряю ощущение времени и понимаю, что холст смотрит на меня. — Я заговорил тише. — Я не могу не рисовать. — Я коснулся виска. — Когда Бог наделял меня даром речи, он, должно быть, перепутал проводки. То, что должно сходить с языка, сходит с пальцев. Я думаю, и пальцы двигаются. В итоге я рисую. — Я уставился на свои руки и попытался пошутить. — Если хотите знать, о чем я думаю, поговорите с ними.
Она в удивлении молча смотрела на меня.
— Я приехал сюда, в колледж. Я верил: они знают больше. Они научат меня тому, что не могла мне дать несчастная женщина на берегу реки. — Я покачал головой. — Но они просто рисуют по схемам.
Эбби молчала.
— Но… я реалист, и мне нужен диплом, поэтому я держу рот на замке.
Я положил ей руку на плечо, потом спохватился и отступил.
— Было очень приятно продать картину той женщине. Сама мысль о том, что она повесит ее на всеобщее обозрение, вполне отвечает моей потребности.
Эбби немного помедлила и спросила:
— Какой?
— Вздохнуть полной грудью.
Девушка нахмурилась.
— Попробуйте. Сделайте глубокий вдох.
Она подчинилась.
— Теперь задержите дыхание.
Прошло полминуты.
— Терпите.
Ее лицо побагровело. Наконец она сдалась и с наслаждением вздохнула. Я кивнул.
— Теперь вы меня поняли.
Глава 10
1 июня, вечер
Мы причалили, когда уже стемнело. Я взглянул на навигатор. Пройдено пятнадцать километров. Не слишком хорошо. Я мог бы двигаться вдвое быстрее, будь у нас лишь, одно каноэ. Проблема в том, что нам нужны оба, чтобы добраться до океана. Оставалось только идти и грести усерднее — и меня ожидали большие трудности, поскольку я давно не практиковался и утратил форму.
Я постелил для Эбби спальник, уложил ее и принялся собирать дрова для костра. Затем развел маленький огонь, чтобы согреться и отпугнуть москитов и комаров. Ночь на реке непредсказуема. Днем жарко, как в Африке, а ночью холодно, точно в горах.
Путешествие в каноэ утомило Эбби. Она лежала, не двигаясь, с закрытыми глазами. Потом сказала:
— Тебе нужно поесть. — Губы у нее пересохли, а дыхание отдавало металлом.
Эта мысль даже не приходила мне в голову.
— Я не голоден. — Я поднес кружку к губам жены, и она отхлебнула.
— Ты десять миль тащил два каноэ со мной в придачу.
Усевшись на бревно, я открыл банку консервированных персиков и принялся неторопливо есть.
Эбби взглянула на меня:
— Этого недостаточно.
Я доел персики, расстегнул палатку и осторожно перенес Эбби внутрь. Я уложил ее, потом вскипятил воду; пока она остывала, застегнул палатку и принялся осторожно раздевать жену.
Эбби шепнула:
— А ты неплохо справляешься.
— Много тренировался.
Фентаниловый пластырь нужно было заменить, поэтому я отодрал старый и налепил новый. Я неторопливо вымыл Эбби, вытер ее полотенцем, помог надеть футболку и уложил в спальник из овечьей шерсти. В последние несколько месяцев Эбби могла спать только обнаженной — ей все мешало, — она говорила, что ткань как будто врезается ей в кожу.
Я повязал жене голову платком и сказал:
— Буду у костра.
Эбби стиснула мою руку и повернулась на бок.
Я подбросил дров в костер, притащил из кустов сухое бревно, положил его поперек огня, а потом уселся и принялся бить москитов и считать звезды на небе. Затем я услышал, как хрустнула веточка. Я провел достаточно времени в лесу и мог отличить хруст маленького сучка под лапкой у белки от шагов более крупного существа. Здесь, в глуши, можно было повстречать кабана, оленя, енота, диких собак, даже медведя, поэтому я вытащил пистолет и осветил кусты фонариком. Не увидев пары горящих глаз, я зарядил пистолет, решив, что щелчка затвора будет достаточно, чтобы отпугнуть тварь, которая рыщет в поисках пищи. Первым я положил патрон восьмого калибра, затем два патрона покрупнее и третий — нарезной. Отпугнуть, остановить, убить. Первой пулей с близкого расстояния можно уложить практически любого обитателя здешних лесов. Нарезкой патрон был просто гарантом безопасности — он прошил бы насквозь что угодно. Стояла тишина, поэтому я взвел курок и положил пистолет рядом.
