– Привет, Фати. Говори да побыстрее – как дела?
– Ой, Джей, да всё более-менее, Арринча разродилась…
– Да погоди ты! Про Ведунов скажи! Что они, как?
– Ведуны? Да пока все тихо… Даже на Пэковом Холме!
Голова гудела и кружилась невыносимо. Джейана торопилась:
– Похоже, Ведунам служат твари ещё страшнее той, что была на Ближнем Валу. Готовьтесь! – Она поспешно рассказала о новом болотном страхе и, не дослушав охи и ахи Фатимы, разорвала связь.
– Ну что?
– Да пока всё тихо.
– То-то и оно, что пока…
– Ну, Твердь! Ну, может, вернёмся. Ой!…
Парень так сверкнул глазами, что Джейана Неистовая едва не прикусила язык. Она могла исподволь править им – в клане, но не теперь, когда он взял на себя Долг Крови… Ладно, ладно, хорошо.
– И всё же…
– Фатима справится не хуже тебя, – отрубил Твердислав и умолк.
– Ладно, твоя взяла. Идём дальше. Вот только – куда?
– В обход, – Твердислав пожал плечами. – Надо и живоглота обойти, и эту тварь болотную.
– И ты думаешь, что эльфы всё же станут тебе помогать? Вот так запросто? – приставала ламия по имени Ольтея к несчастному Буяну.
Тот лишь отмалчивался.
Третий день странная пара пробивалась на запад. Однако если Твердислав и Джейана избрали южный путь, Буян и ламия шли по северному. Но – странное дело! – пересекая те же самые чащи, что и бывший вожак клана со своей подругой, разделённые лишь двумя днями пути, Ольтея с Буяном не встретили ни одного из тех страхов и чудищ, что словно по заказу лезли под ноги Твердиславу и Джейане. Обычные леса, и нечисть в них гнездилась самая обычная, лесная. Вдобавок, многих в один миг убирал с дороги короткий повелительный жест нежной Ольтеевой ручки.
Они шли почти наугад – Буян ничего не знал, кроме лишь туманных слухов. Спросить, ясное дело, было не у кого; конечно, можно послать Ольтею, но что, если маленькая ламия попадётся девчонкам местных кланов? Оставалось только одно – брести и брести, рассчитывая подслушать что-то на дальнем Ярмарочном поле, большом Ярмарочном поле, где торжище длилось весь год, а не несколько недель, как на привычном и знакомом ближнем. Хорошо ещё, что ни ему, ни Ольтее не приходилось заботиться о пропитании – ламия, точно лань, срывала и жевала на ходу какие-то листики, Буян довольствовался грубой древесной корой. Впрочем, ему было всё равно – лишь бы набить желудок. Творитель благоразумно позволил ему смаковать еловую или копьеростовую кору, точно кусок хорошо прожаренного мягкого мясца.
Ветёлу они перешли вброд, перевалили Золотую гряду, где в овражных размывах щедро блестели золотые крупинки, где можно было найти и настоящий самородок, да вот только ни у кого недостало бы глупости убивать время на столь зряшное, никчёмное занятие. Что из этого золота сделаешь? На украшения девчонкам шла сердцевина серебреницы, тонкого и редкого дерева, из которой умелый мастер мог сотворить и ожерелье, и браслет, и перстенек. Невольно Буян вспомнил о Нумико, закушенную губу, нелепо и жалко раскинутые ноги. Ой, как стыдно-то, до сих пор стыдно, аж мочи нет. И как потом он, Буян, мучительно краснея и лепеча какие-то жалкие слова, сунул Нумико в руку долго и со тщанием вырезанный из цельного корня серебреницы обруч. Подарить бы такой Ольтее. Это было б дело. Да только такими когтями, как у него, не то что справной резьбы, а и простой деревянной ложки не сработать… Всего, всего лишил его Творитель. Ну ничего, когда-нибудь рассчитаемся.
Правда, чем дальше отходил Буян от клана, тем настойчивее лезли в голову совершенно дурацкие, никчемные, бесполезные и ненужные больше воспоминания. После перенесённой боли память странным образом обострилась; из её глубин поднялось давно забытое, такое, что обычно-то и не помнишь более одной секунды. Глаза Нумико – уже потом, много после того, как всё случилось. Тогда Буян не понимал – ну что в глазах можно увидеть особенного? Глаза – они глаза и есть. Одни побольше, другие поменьше, одни потемнее, другие посветлее. Серые, карие, чёрные, зелёные. И уж никак не мог взять в толк Буян, что значит, «в глазах горит огонь». Никакого огня там отродясь не бывало, это ж ясно.
А сейчас он вспоминал жаркие, блестящие глаза Нумико и понимал – есть огонь, есть!
Становилось ещё больнее.
И Ольтея это моментом почувствовала.
Почему, зачем, кто придумал называть ламий «нечистью»? Не иначе как снедаемые ревностью девчонки. Как ни старался Буян, никакого вреда от этих созданий он вспомнить так и не смог. Пользы, впрочем, тоже.
– Вспоминаешь? – Её ладошка осторожно коснулась иссечённого морщинами уродливого нароста над правым ухом Буяна. – Её, Нумико?
Великий Дух, откуда она знает?
– Я знаю всё и про всех, – чуть печально склонилась красивая головка. – И всегда мечтала, чтобы такое случилось бы и со мной. Чтобы взяли не силой, а как вот ты Нумико свою.
Буян покраснел. Хорошо, на серой чешуе ничего не видно.
– Я тебе помогу. Доберемся до эльфов, глядишь, ты и снова станешь, как был. А там… Я твою девчонку хаять не стану, им не уподоблюсь. Это только они нас всякими нехорошими словами клянут. Всё будет хорошо, вот увидишь. Всё будет хорошо.
Торговый путь, соединявший западное побережье и Твердиславовы чащобы, тянулся совсем рядом. Чтобы не сбиться, Буян и Ольтея шли, держа дорогу по левую руку. Здесь были земли клана Середы – давнего соседа-соперника. С Мануэловыми Твердиславичи дружили, с Лайком – тоже, клан Петера не отличался общительностью, и потому с ним просто торговали, без приязни или вражды, а вот с Середой вышло так, что два клана затеяли состязание. Во всём. Начиная с девчоночьих нарядов, в коих отправлялись на Ярмарочное поле, и кончая регулярными Учительскими компетициями. Турниры по магии боевой, лечебной, памятной. Счёт, письмо, история деяний Великого Духа в иных мирах. Подобные компетиции регулярно устраивались три раза в год на Ярмарочном поле, собирая всех самых лучших – от Взморья до Гномьих Гор. Так вот именно клан Середы всё время оказывался на пути Твердиславичей к заветным Учительским призам и куда более желанной Учительской же похвале. Ну а соперничество в большом и малом приводило к тому, что при встрече где-нибудь в чаще парни обоих кланов не упускали случая намять друг другу бока.
– Середичи! – бубнил себе под нос Буян (а что ещё оставалось делать!) – Это на нас всякие напасти, мы их грудью остановим, а тем – хоть бы что!…
Путники не заметили, что дорога уклонилась к северу, огибая отлогий лесистый холм. Неожиданно Буян и Ольтея оказались едва ли не в пятке шагов от обочины. И надо ж было так случиться, что именно сейчас приспичило вылезти на дорогу десятку тех самых Середичей.
Буян замер, не чувствуя Ольтеевой руки, – ламия отчаянно тянула его прочь, что-то горячо шептала на ухо – он не слышал. Люди! Свои! Братья! Хоть и Середичи. Замерев, застыв, совсем забыв, что его отлично видно сквозь негустую поросль, он стоял и смотрел на них, как на самое великое чудо, словно бы ему явился сам Великий Дух во плоти.
