* * *
После столкновения со Середичами Буян брёл, точно в тумане, безропотно предоставив всё решать Ольтее. Только теперь становился ясен замысел Творителя Дромока – отрезать ему, Буяну, все пути назад и посмотреть, что будет. А вот зачем сие понадобилось Дромоку – Буян не стал даже и гадать. Только себя растравлять, всё равно никакого толку. Человеку Ведуна не понять, разве что – ламию.
Ольтея с поразительной ловкостью вела их всё дальше и дальше на запад, искусно обходя опасные места, где могли бы встретиться люди. Торговый тракт остался далеко слева. Они уклонились к северу, достигнув глухих, необжитых мест, ничейной земли, покинутой и людьми, и Ведунами.
Здесь с полуночной стороны на юг тянулись длинные языки истощённого редколесья, словно чья-то гигантская пасть высосала из деревьев и земли все без исключения живительные соки. Хилые ели изо всех невеликих силенок тянулись вверх; голые стволы сиротливо торчали из серой земли, и лишь возле самой вершины зеленели хвоей несколько одиноких веток. Ни ягодников, ни орешников не попадалось; куда-то исчезла вся живность, коей кишели леса на юге. По правую руку на самом горизонте виднелись Ледяные Горы – проклятое всеми место, где не могут жить даже Ведуны.
Путь то и дело пересекали текущие на юг речки, ручейки и речушки, что брали начало на длинном, протянувшемся с востока на запад водоразделе – цепи оголённых каменистых холмов, за которыми на сотни поприщ – до самых Ледяных Гор – лежали бездонные болота.
Унылый, скорбный, мрачный край. По сравнению с ним Змеиный Холм и Лысый Лес казались весёлыми и полными жизни. Останься Буян самим собой – ему едва ли удалось бы здесь выжить. Ни ягод, ни грибов, ни орехов, ни съедобных кореньев, ни дичи, ни даже мхов, которые (если уж совсем припрёт) можно выварить и съесть. Творитель предусмотрительно сделал его способным питаться даже корой; сейчас это очень пригодилось. Точно заправский кособрюх, Буян обдирал стволы своими когтями; только этим и спасался. Что помогало держаться на ногах Ольтее, понять он не мог. Казалось, ламия питается уже просто воздухом.
«Ну, допустим, добреду я до эльфов, – думал Буян, механически переставляя ноги и стараясь не отстать от спешившей впереди Ольтеи. – Ну, может, они и сподобятся сделать меня снова таким, как был. А что потом-то? Куда я денусь? Кланы чужаков не принимают. В каждом видят ведуньего доглядчика». Оно и понятно – каких только тварей эти злодеи не способны сотворить… Хотя людей-обманок на памяти Буяна ещё не было. Но ведь с этим Ведунами так – сегодня нет, а завтра, глядишь, новый страх появится.
"Кровь за тобой, Буян. Ставич, Стойко…
Но их– то хоть ведунья тварь убила, не ты. А того мальчишку? Из Середичей который? За него как ты перед Великим Духом оправдаешься? Это ты сейчас, Дромок сказал, не под властью Великого, а что будет, если вновь самим собой станешь? Придёт твой час, поставит тебя Он перед этим мальчишкой. Ох, лихо тогда тебе придётся, ой, как лихо! И не уйдешь от этого. Даже если, человеком сделавшись, сам вниз головой со скалы бросишься, -все дороги ведут в чертог Великого Духа. Ни обходных путей, ни обратных. Деваться некуда. Жить незачем. Умереть – не могу. Разве что дать себя в бою убить? Не могу, трушу. А начну защищаться – ещё других убью. Силы великие, ну да что же мне делать-то?!"
И Ольтея тут не поможет. Она-то Великого Духа не страшится – тот, в неизмеримой своей милости, сам отказался от власти над этими созданиями. Не стал поражать их громами и молниями, не стёр с лица земли одним мановением карающей длани, оставил. Испытывая нашу стойкость, нашу Веру в Него. Вот и думай, Буян, переставляй уродливые свои лапы, бреди по холмам и распадкам, перебирайся через речки – потому что если остановишься, то станет совсем плохо.
Вот оно, воздание. Вот оно, возмездие. За то, что уступил, поддался ведуньей сладкой лести. За то, что выжить захотел наперекор всему. Надо, надо было умереть тогда, вместе с друзьями. Ставич ведь так до конца и не поверил, что он, Буян, сбежит. А может, как раз и поверил. И проклял в последние минуты. Предсмертные проклятия всегда сбываются – так сама Джейана говорила.
И тем не менее они шли вперед, оставляя за спиной поприще за поприщем. Любовью они заниматься, конечно, перестали, хотя Ольтея и намекала пару раз, что, мол, было б очень кстати. Но Буяна от одной этой мысли чуть не выворачивало наизнанку от отвращения. Чистенькая, симпатичная, хорошенькая Ольтея с бархатистой тёплой нежной кожей – и он, урод, чудовище, мерзопакостный монстр! Нет, нет, нет!
Казалось, ламия его понимает.
Когда миновал восьмой день пути, Ольтея решительно уклонилась к югу. Они покидали безжизненные леса; чтобы попасть к эльфам, надо было идти на полдень. Где-то там, по левую руку, остался торговый путь, Большое Ярмарочное поле, владения ближних и дальних кланов, тропы Ведунов.
– Шехарский лес обойдём с юга, – говорила Ольтея, когда они расположились на ночлег. – В чащи не полезем. Я тех мест не знаю, да и твари там водятся всякие, дикие. Так что даже тебе нынешнему с ними не справиться.
– А что, есть такие твари, что тебе станут вредить? – равнодушно отозвался Буян, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Конечно, есть! – удивилась Ольтея. – Да мы ж с тобой про это говорили. Слушай, Буян! Ну что ты такой? Смотришь сквозь меня, словно и не видишь. Только про себя и думаешь, а что со мной, тебе плевать! – обиделась ламия. – Я уж молчала… а сейчас вижу – всё равно тебе, разорвут меня на части или живьём сожгут. – Она всхлипнула.
Буян опустил голову.
– Да нет… нет…– попытался возразить он. – Просто я тут думал…
– Вот именно! – вспыхнула Ольтея. – Всё про себя думал, про свою беду! Горе своё пестовал да лелеял! Про меня совсем уже забыл! Брезгуешь, точно я замарашка какая! Оставить бы тебя здесь, по-иному бы запел!
– Ну и оставляй, – вдруг вырвалось у Буяна. На какой-то миг ему и впрямь стало всё равно, что будет дальше. Жрать можно кору, в крыше над головой он не нуждался, в одежде тоже – её роль с успехом выполняли чешуйчатые складки брони, необычайно удобно скроенной Дромоком. Не так уж важно, сколько времени продлится его странствие до эльфийских тайных твердынь. Сколько бы ни продлилось, когда-нибудь он их достигнет.
Он смотрел на Ольтею. Да, пусть она уходит. Одному ему будет даже легче.
– Понятно. – У Ольтеи ни с того ни с сего побелели губы. – Хорошо, смотри сам.
Она поднялась. Буян молчал.
– Иди на юго-запад, – жёстким, каким-то не своим голосом проговорила ламия. – Никуда особо не сворачивай. И пусть твой Великий Дух, от которого ты отступился, защитит тебя. А если он не сможет, – голос её дрогнул, – тогда это сделаю я. Потому что я была с тобой по своему хотению, а не по приказу.
Сказала – и, сделав несколько шагов, пропала в зарослях.
* * *
Твердислава со всех сторон окутывал мрак. Не лёгкая, пронзённая призрачным светом темнота летней ночи – нет, это был капитальный, основательный мрак, с гордостью и достоинством нёсший это имя. Ноги юноши стояли на чём-то твердом и ровном; воздух казался затхлым, пахло пылью, словно на чердаке.
