– Все в порядке, они еще заедут с тобой повидаться. Ма поднималась взглянуть на тебя, совсем как в детстве.
Я любовался, как дети уничтожают съестные припасы.
– Надо было мне помочь готовить. Неловко вышло.
– Да вот еще. Ты будешь только под ногами мешаться. Разве что, можешь взбить свиных мозгов с яйцом, если хочешь. Эмили сама не станет.
Я изобразил, будто меня тошнит. Бабуля, помнится, любила на завтрак омлет с мозгами. Сам я не из брезгливых – и почки случалось готовить, и зобные железы, и из потрохов целый пир сооружать. О том, как я отстаивал рубец и маринованные свиные ножки перед лицом коллег, до сих пор ходили легенды. Но от одной только мысли о смеси сероватых мозгов с желтенькими взбитыми яйцами желудок начинало ощутимо подводить – совсем как в детстве.
– Ладно, можешь помочь с цыплятами к ленчу, – смилостивился Джимми. – Только смотри: никаких тут мне «кур, жаренных тремя способами», как в телешоу, – если, конечно, ты в силах себя сдержать.
– Цыпленок жареный в пахте, хрустящий цыпленок по-корейски и цыпленок в ближневосточном стиле, – осклабился я. – Между прочим, эта троица подарила мне автомобиль, который сейчас припаркован у твоего крыльца.
– Не думаю, чтобы тетя Хелен слышала о куркуме, – вмешалась Эмили. – Или о кориандре, если на то пошло.
– Если ты положишь такое ей на тарелку, она скажет, что это курица арабского террориста, – заметил Джимми. – Нет, ты не думай, она все равно тобой гордится. Будет тут часа через два, наверное: она всегда приезжает рано. Еще кучу всего надо сделать. Поможешь накрыть на стол, маленький братец?
Я прикончил кофе и принялся за работу. На заднем дворе дома, под ветвями раскидистых дубов, где тень спасет нас от самой злой дневной жары, мы расставили длинные складные столы. Взлетали клеенчатые скатерти, из чулана вытаскивались складные стулья; я словно снова занимался обслуживанием банкетов, как тогда, в кулинарной школе.
– Знаешь тот бар у реки? – спросил я Джимми между делом, искоса на него поглядывая. – Стоит прямо у воды, сразу по ту сторону от моста.
– Нет контакта, – сказал он. – Там был бильярд и тотализатор, но сгорел года четыре или пять тому назад. А что?
– Да я просто катался там прошлой ночью и подумал, что раньше его не видел. Тут столько всего изменилось. Хочу понять, что теперь к чему.
– Ну да, ну да. Рассказывай. На самом деле штука в том, что родичи еще не собрались, а тебе уже надо выпить. Скажешь, я не прав?
– Тут ты меня взял с потрохами, – согласился я.
– После полудня раздавим по пиву, – пообещал он и подмигнул. – Если раньше, Эмили та-а-ак на меня посмотрит. Ты не женат, так что откуда тебе знать, но учти: на девяносто девять процентов семейное счастье зависит от умения не делать того, за что потом та-а-ак вот смотрят.
Тут он остро заинтересовался устройством складного стула.
– Ма говорила мне про твоего… друга, что вы расстались и все такое. Просто хотел сказать, мне ужасно жаль.
Вряд ли я хоть раз за всю свою жизнь был больше тронут. Испортить момент, показав, как много для меня значили его слова, я не решился, так что просто махнул рукой:
– Мало ли в море рыбы.
– Только тете Хелен не говори, что ты типа свободен. У нее все незамужние девчонки в окрестных пяти округах наперечет. Ты еще поздороваться не успел, а она уже твою свадьбу планирует.
– Если понадоблюсь, я буду вот тут, под столом. Только никому не говори, – засмеялся в ответ я.
Под стол я правда не полез. Родители подкатили около полудня, и мы с мамой исполнили большие обнимашки в духе «сколько-лет-сколько-зим». Папа торжественно потряс мне руку. Он всегда был склонен к формализму, но уже после пары минут официальной беседы мы дружно съехали на привычные и более непринужденные рельсы. Почти сразу зажурчал ручеек гостей, где-то к трем превратившийся в Ноев потоп. К четырем не менее сотни представителей семейного древа Брайдонов и привитых ветвей клубилось внутри и снаружи большого дома. Несколько враз одичавших стай молодняка с нездешней силой носилось по полям, бесконечные полузнакомые физиономии тепло улыбались мне, а на щеках уже горело куда больше поцелуев, чем пристало мужчине в двадцать три года.
Ах да, несколько дальних родственников демонстративно со мной не разговаривали – не смогли переварить открытого гея и калифорнийца. Но большинство охотно наплевало на мое моральное падение, а некоторые даже устроили шоу свободомыслия и принялись расспрашивать меня про бойфренда. Спасибо, провернули нож в ране. Я понимаю, они хотели как лучше, но уж без этого-то я вполне мог обойтись.
Среди этих последних, к величайшему моему удивлению, оказалась и пресловутая тетя Хелен. (Формально она мне не тетя – на самом деле, что-то вроде троюродной сестры моей бабушки, но в наших местах всех родственниц старше определенного возраста зовут тетями. И да, имя им – «муравейник».)
Когда экскурсов в прошлое и неизбежных выражений сочувствия по поводу провала в «Прямо в печь», стало многовато, я ретировался на кухню и стал помогать Эмили и постоянно обновляющемуся личному составу брайдонских женщин с готовкой. Они охотно терпели мое присутствие и даже давали кое-какие простые поручения, хотя обычно в семейные «святые дни» мужчинам запрещено переступать порог этой части дома. Я смог, как всегда, раствориться в ритме кухни. Однако, в конце концов, пироги с начинкой унесли на стол, а за ними и пудинги, и пирожные, и лимонное печенье, и достойную богов помадку, и прятаться больше повода не осталось.
Я вышел наружу с банкой пива, слушая гомон сотни разных одновременных бесед, лязганье подков о стойку коновязи, ругань каких-то наших подростков, затеявших играть в баскетбол у амбара (в котором уже целое поколение не держали припасов, зато железного лома было по самую крышу).
Я вынырнул из-под сени высоких деревьев, пребывая почти что в мире с собой и миром. Я был среди своих. Они ели то, что я люблю. Они уважали школьный баскетбол. Они говорили с акцентом, который я слышал во сне и с которым после пары бокалов говорил сам. Да, я на самом деле больше к ним не принадлежал, но они до сих пор были частью меня – и, возможно, большей, чем я соглашался признать.
В общем, я решил, что видеть доппельгангеров, другие версии меня, любимого, – это к личному кризису. Поиски себя и все такое прочее. В последнее время мне достаточно выпало и потрясений, и перемен, а я так пока и не понял, к чему все это ведет. Мой бедный мозг пытался как-то разложить происходящее по полочкам, вот и все. Приехать домой, вспомнить, кем я был, – на этом он и запалился. Слишком много разных Ти-Джеев столкнулись на перекрестке, плюс серьезный недосып, вот воображение и пустилось во все тяжкие.
А может быть, меня достала Калифорния. Я не то чтобы так уж был готов вернуться сюда (ага, отремонтировать «Виллардс» и стать ямовым, чем бы там ни занималась эта версия меня), но мысль о том, что я пять лет кряду пытался сбежать от того, с чем родился, крутилась у меня в голове с пугающей настойчивостью. И я совсем не хотел себе жизни, в которую по уши ухнули многие мои старые друзья: отхватить семнадцатилетнюю подружку, недоучиться в старших классах, рано жениться, пойти работать на индюшачью ферму…
