– А для омара? – продолжает он экзамен.
Я обвожу взглядом разложенные на столе приборы. Кажется, ничего из этого не подходит, да и на последнем уроке такого вопроса не было. Это ловушка. Я смотрю на Лео, надеясь, что на моем лице не отразился гнев.
– Этот… этот прибор принесут слуги.
Лео кивает, и поначалу мне кажется, что он не обратил внимания на мою заминку и не почувствовал обуревающей меня ярости. Но тут он сдвигает брови, и я понимаю: он все-таки что-то почувствовал, хотя, наверное, и сам не знает, что. С натянутой улыбкой, которая, как я уже знаю, предвещает наказание, он спрашивает меня:
– Ты прорабатывала фразы из тетради?
– Да, Лео.
Еще мгновение он сверлит меня взглядом и, вздохнув, объявляет:
– Боюсь, сегодня вечером не будет времени на прогулку, Иден. Тебе надо больше упражняться. Когда я вернусь после купания, мы позанимаемся еще.
– Да, Лео, – тихо отвечаю я, изо всех сил скрывая зависть: он-то купается в море каждый день, а я заперта в ловушке. Даже когда мы гуляем по пляжу, плавать мне не позволяется. Все, что мне можно, – это смотреть, как плавает Лео. Иногда он разрешает мне подойти к полосе прибоя, но всякий раз крепко меня держит.
Так проходят дни за днями. Я учусь. Лео объясняет мне, какой будет моя новая жизнь: что я должна и – самое главное – чего не должна делать. Я учусь притворяться, что принадлежу его миру, учусь есть за его столом и сидеть рядом с ним. Я ношу одежду, которую он мне покупает (потому что ходить с ним по магазинам мне еще нельзя), и изо всех сил стараюсь не плакать, когда он обрезает мне волосы чуть ли не под корень. Густые спутанные пряди тихо шлепаются на пол, и вскоре у меня на голове остается лишь короткий ежик.
– Скоро они отрастут, – заверяет меня Лео. – Расчесывай их хорошенько каждое утро и каждый вечер, чтобы опять не появилось этих ужасных колтунов. У хорошей девочки волосы должны быть длинные и блестящие.
Я снова топлю свою ярость в молчании, – как и всякий раз с того мгновения, когда он отыскал и схватил мою душу. Я знаю, что молчание и потупленный взгляд ему по нраву. А еще ему нравится, когда я спрашиваю: «А ты как думаешь?» Я уже затвердила эти слова крепко-накрепко – не хуже, чем столовые приборы и фразы из тетрадки.
И он вознаграждает меня улыбками и нежными поцелуями в щеку или в лоб. Он говорит, что любит меня, и я ему улыбаюсь. Он хочет, чтобы я ответила ему: «Я тоже», – но не требует этого, а значит, пока что можно молчать. Когда-нибудь я скажу ему эти слова. Когда придет время, я солгу ему, – и тогда он мне поверит. В этом он сущий ребенок. Он хочет любви так отчаянно, что посадил меня в клетку и дрессирует, как домашнюю зверушку. Но торопиться нельзя: пока еще рано.
Я уже подобрала то волшебное сочетание слов и взглядов, которое дарило мне прогулки вдоль самой кромки воды. Какая горькая радость, какой соблазн – подходить к морю так близко! Но Лео крепко держит меня за руки. Знает ли он, что у меня есть и третий путь на свободу? Я еще не настолько отчаялась, чтобы просить море о последнем покое, но даже если я и решусь, мне нужно будет сначала вырваться из хватки моего спутника, а с каждой неделей я становлюсь все слабее. Мышцы, что когда-то были такими тугими, обмякли: я слишком давно не плавала и не ныряла. Что же будет со мной, когда я наконец верну свою вторую кожу? Что, если мне уже не хватит сил заплыть на глубину?
Глаза наполняются слезами, но Лео целует мои веки и обещает:
– Ты будешь счастлива со мной, Иден. Я сделаю тебя счастливой.
И я улыбаюсь ему и, как обычно, лгу:
– Да, Лео.
Так неделя проходит за неделей – не знаю, сколько их уже миновало. Знаю лишь, что лето близится к концу и Лео скоро уедет. Он стал каким-то нервным: то и дело повторяет слугам распоряжения на то время, что он будет в отъезде, – день за днем, в одних и те же словах. Слуги давно уже затвердили крепко-накрепко, что выпускать меня из дому без сопровождения нельзя и что двери надо держать на замке. Мне разрешено сколько угодно любоваться на море с широкой веранды, но и там я не должна оставаться в одиночестве.
Вечер накануне его отъезда. Мы с Лео гуляем по пляжу босиком, и он разрешает мне зайти в воду. Правда, не глубже, чем по щиколотки, но я все равно ему благодарна – за эту возможность снова почувствовать себя дома, опять ощутить ласку волн.
– Меня не будет всего несколько месяцев, – повторяет он уже в который раз. – Я буду тебе звонить каждый вечер.
Он научил меня обращаться с телефоном, и я теперь знаю, как отвечать на звонки. Я буду слушать и говорить в трубку; я буду рассказывать ему, что я успела прочитать за день.
– Может быть, весной ты сможешь сама ко мне приехать, – говорит Лео.
Кажется, он думает, что мне это будет приятно, – и я улыбаюсь:
– Спасибо.
Ему это нравится. Похоже, он счастлив. Он придвигается ближе и целует меня, не размыкая губ. Не могу понять, радоваться этому или нет. Я прекрасно знаю, что бывает между мужчиной и женщиной. Невозможно жить в море и этого не знать. Быть может, здесь, на суше, я смогла бы найти в этом утешение. Я не хочу Лео, но я хочу стать хоть немного счастливее.
Я приоткрываю губы и обвиваю его руками. Лео – мой тюремщик, но он часто бывает добр со мной… а я так одинока.
Он прижимается крепче и снова целует меня. Что-то в его лице опять пробуждает во мне надежду: может быть, он все-таки полюбит меня достаточно сильно, чтобы отпустить. Я чувствую, что он в отчаянии, он боится ехать в свой университет, боится оставить меня одну. И, похоже, он хочет ограничиться лишь самыми целомудренными поцелуями – по крайней мере сейчас. За все эти недели он не позволял себе ничего, кроме отстраненной приязни. Ни единого признака страсти – а чтобы спастись от него, нужна страсть.
Я прижимаюсь бедрами к его бедрам и крепко обхватываю его руками за шею. Он так и не размыкает губ, но и отодвинуться не пытается.
Но тут до нас доносятся слова, от которых Лео, едва не подпрыгнув, мгновенно разрывает объятия:
– Что это за телка? – раздается мужской голос у него за спиной.
Лео отодвигается. Чуть поодаль, между нами и домом, стоит незнакомец. Копия Лео, только постарше; все еще сильный и стройный, хотя лицо изрезано следами прожитых лет и дурных привычек.
– Отец! – Лео поворачивается к нему, задвигая меня за спину. Он все еще держит меня за руку: даже в такую минуту он помнит, что отпускать меня нельзя.
– А она ничего, – произносит отец Лео. – Миленькая. Как тебя зовут, дорогуша?
Я не знаю, что ему ответить, и только шепчу:
– Лео?
– Ступай в дом, Иден, и посиди в своей комнате. – Я ни разу еще не слышала в голосе Лео такой ярости. Не думала, что он вообще на такое способен. Он ведет меня к дому, обходит отца, который так и стоит у нас на дороге, и только затем наконец отпускает руку. – Я скоро приду.
