Они не ведали своей судьбы так, как ведал ее он.
Мысль присоединиться к одной из этих групп была ему гадка. Вспоминая, как последний раз вступал в прямой физический контакт с человеческим существом, он до сих пор вытирал руки об одежду: та женщина с поверхности возвестила ему этот день и искушала отринуть все, во что он верил, ради жизни, которой он не желал; женщина, сулившая ложное спасение из мира, который он так любил.
В эти последние мгновения Тавил думал о сестре, Прие, оставленной Там, Наверху. Он рисовал перед мысленным взором ее лицо – на фоне звезд, каким увидел его тогда перед спуском Вниз. Что за жизнь она прожила, постоянно терзаемая унизительными потребностями человеческого тела – в еде, в крове, в прикосновении других? Никакого времени для души, редкие проблески мирного созерцания.
И его жизнь сложилась бы так, не увидь они случайно фонтан пара, бьющий из земли, и небольшую вмятину там, где человек Снизу топтался вокруг старой вентиляционной шахты, и не реши Тавил ухватить за хвост шанс своими глазами увидать мир Машины.
Какой пустой и никчемной оказалась бы жизнь, проживи он ее Наверху.
Тавил сидит в кресле посреди комнаты. Моторчик в основании кресла отказал еще вчера, и с тех пор Тавил не двинулся с места. Света тоже больше нет, но, несмотря на это, Тавил листает страницы Книги, ощущая пальцами тонкость бумаги. Ему не надо видеть, что там написано – свои любимые фрагменты он заучил наизусть много столетий назад.
Когда Машина останавливается, наступает ничто. Стены прекращают вибрировать, неизбывный гул наконец затихает. Умиротворенный и утешенный вечным своим поклонением чудо-Машине, Тавил бормочет про себя строчки из Книги.
Иначе в мире стало бы слишком тихо.
Примечание автора
Когда я впервые прочла рассказ Эдварда Форстера «Машина останавливается», сюжет показался мне совершенно прямолинейным и постапокалиптическим: поверхность планеты стала необитаемой, человечество вынуждено уйти под землю, в города, где все без исключения контролирует Машина. Но чем больше я перечитывала эту историю и чем больше над ней думала, тем явственнее передо мной вырисовывалась работа настоящего гения. Она не только заставляла читателя хорошенько призадуматься о роли технологии в нашей жизни, но и рисовала живой портрет веры и того, как легко она превращается в поклонение Вещи, за которой сама вера безнадежно теряется. В своем сюжете Э.М. Форстер ведет персонажей к совершенно определенному выводу, помогающему, в конце концов, понять и принять свои ошибки. Именно об этом я решила написать сама.
В рассказе Форстера есть эпизод, когда один из персонажей поднимается на поверхность по старой вентиляционной шахте и впоследствии вспоминает: «Мне почудилось, что нечто темное стремительно пересекло лощину и исчезло в колодце». Тут и начинается мой рассказ. Что, если «нечто темное» на самом деле было человеком с поверхности? И что, если он попался в ловушку внутри Машины?
«Дочь короля Эльфландии» (1924). Ирландский писатель лорд Дансени опубликовал за свою жизнь более шестидесяти книг: сборники рассказов, детективы, пьесы, эссе, автобиографию, а также несколько романов, лучшим из которых, бесспорно, стала «Дочь короля Эльфландии». Его проза, экспрессивная и необыкновенно причудливая, оказала влияние на Г.Ф. Лавкрафта, Джека Вэнса и многих других писателей. Едва начав читать этот роман, я понял, что окончательно и бесповоротно зачарован слогом Дансени. И в дальнейшем, на протяжении еще многих лет, его своеобразный лиризм находил заметный отклик во всех моих работах.
На этой иллюстрации изображен Алверик, принц долины Эрл. Отец-король отправил его в Эльфландию за толикой магии, которая могла бы расцветить жизнь его подданных. Колдунья Жирондерель вручает принцу волшебный меч, выкованный из молний, которые Алверик собрал в грозу у нее на огороде среди капустных грядок. После множества приключений принц возвращается в родные края с дочерью короля эльфов Лиразелью… и вскоре все в его королевстве узнают, каково это – когда магии в твоей жизни становится слишком много.
Чарльз Весс
«Дочь короля Эльфландии»
Скучно быть богиней
Гарт Никс
Это случилось год назад или чуть больше, насколько я помню. Я возвращался из Ортаона: ездил туда обсуждать книгопечатные работы в монастыре, где это высокое искусство и зародилось. У них до сих пор стоит очень старый пресс и работает преотлично, только вот рассчитан он был на рабскую тягу. Но теперь рабство отменили, и предстояло снять со станка целый ряд элементов, предполагавших механическую стимуляцию, – а это, я вам скажу, непростая задача. Чертежи-то все давно потеряны, так что о назначении некоторых узлов оставалось только гадать.
Что? Нет, конечно, нет. Я там был не в качестве механика. Я писал отчет о переоборудовании – думал, он выйдет довольно любопытным. Пригодится для одной из столичных газет, а нет, так возьму его главой в книгу, которую как раз начал составлять: всякие интересные механизмы, колдовские предметы и тому подобное.
Да вы и сами могли бы накропать с дюжину увлекательных страничек, господин Кукол. Слыхал я о вас, слыхал. Даже и читал, если память мне не изменяет. То есть читал о некой колдовской кукле, обладающей поразительным сходством с… где читал? Да, в работах Роргуля и в «Анналах» у Призма. Разумеется, сэр Гервард, там и вам могли бы отвести немало страниц, никак не меньше, чем мастеру Фитцу, надо думать. Но вы предпочитаете осторожность и скрытность, я это уважаю. Нет-нет, я буду осторожен и не стану писать обо всем вообще, без разбору. Да, я осведомлен о вероятных последствиях, в этом нет нужды, мой добрый рыцарь… если вы не против, я бы чуть отодвинулся от этого вашего… неприятно холодит горло, знаете ли, и выглядит бесподобно острым. В самом деле? Каждое утро без выходных по сто раз каждую кромку лезвия, а потом на правильном ремне? Боже, я и понятия не имел. Да я мою бритву так не лелею, хотя у нее, пожалуй, будет поменьше практики… Нет-нет, ничего я не тяну. Имейте терпение. Угрозы меня, поверьте, не вдохновляют, ни вот столечко.
Как я уже говорил, я возвращался из Ортаона, воспользовавшись услугами Регулярной Безостановочной Тележной дороги. Ехал я в третьем вагоне, потому что терпеть не могу запах моклеков. Кстати, о бритвах: представляете, что это, должно быть, за каторга – брить моклеков? Хотя мне говорили, с ними это достаточно сделать один раз за всю жизнь, а потом шкуру смазывают специальным жиром для предотвращения повторного роста. Да, один раз и одновременно с самой бесчеловечной операцией на свете, хотя там для предотвращения повторного роста делать уже ничего не надо. Ха-ха. Интересно, что дикие мамонты весьма по-доброму привечают беглых моклеков – вроде как двоюродных братьев, у которых жизнь не сложилась. Уж куда лучше, чем мы – своих дальних родственников, скажу я вам.
Так вот, я ехал в третьем вагоне – по собственному, прошу учесть, выбору, а вовсе не из-за нехватки средств, хотя да, вынужден отметить, и стоимость проезда, и комфорт от головы поезда к хвосту стремительно убывают. Как это нередко случается, мы вдруг остановились: сами понимаете, «безостановочная» – это только название. Соседей у меня не было, и, хотя день клонился к вечеру и света категорически не хватало, я вынужденно занимался корректурой – правил гранки, испорченные тупоголовым наборщиком из «Регулшим Трубо-Цвайнд»… ну, вы знаете, эта недавняя история с племянником архимандрита Фульвекского, который пытался… ай, прекратите немедленно!
