— Что ты теперь будешь делать? — спрашивает она.
На самом деле она спрашивает, начнет ли он опять пить, и знает точно: отец понимает, что она имеет в виду.
— Я получил работу на лесопилке. Через одного товарища из «ПЭ». Начну после Пасхи. А потом — не знаю.
Он серьезно смотрит на дочь.
— Я не начну пить. Но слова ничего не значат, я должен доказывать тебе это делом, изо дня в день. Когда-нибудь ты поверишь, и тогда мы сможем поговорить обо всем, что случилось. Звони или заходи, когда захочешь. Я хочу опять быть твоим отцом, но не имею права настаивать на этом.
Линнею переполняют чувства, она не может произнести ни слова. Слова отца рождают надежду, но Линнея так боится новых разочарований.
— Мы должны вывезти мебель, — говорит Бьёрн. — Хочешь доехать со мной до церкви?
— Нет, — торопливо отвечает Линнея. — Я пешком.
— Ладно, — соглашается отец. — Береги себя.
Линнея кивает, пытается улыбнуться. И быстро уходит. Она успевает пробежать целый квартал, прежде чем из глаз начинают ручьем литься слезы.
* * *
Анна-Карин сидит на стуле у кровати дедушки, стараясь не помять юбку. Она надела мамин черный костюм и подняла волосы так, как это делала Ванесса.
Дедушка откладывает в сторону кроссворд и смотрит на Анну-Карин поверх очков.
— Кто-то умер? — обеспокоенно спрашивает он.
— Да, сегодня похороны моей подруги.
Анна-Карин уже рассказывала дедушке про Иду, но он, видимо, забыл.
— Как себя чувствуешь, дедушка?
Он помахивает сухой рукой и говорит что-то по-фински.
— Ничего нового, — продолжает он по-шведски. — Лучше расскажи про себя.
Анна-Карин снова начала ходить в лес. Внутренний голос зовет ее туда. Вместе с лисом они блуждают по тропинкам в поисках чего-то неизвестного.
Но этого она дедушке не рассказывает, а говорит о том, как в лес приходит весна. Дедушка улыбается.
— Как Мия? — спрашивает он. — Что-то она ко мне давно не приходит.
Сердце у Анны-Карин сжалось. Ей совсем не хотелось говорить о матери.
— У нее все как обычно, — сказала Анна-Карин. — Мама не меняется.
— Ты веришь, что она может измениться?
— Не знаю. Верю, когда ее не вижу. Когда хожу по лесу, думаю, что надо было бы взять ее с собой. Показать, сколько в мире красоты. Потом возвращаюсь домой, а она там сидит. И я понимаю, что ее даже звать куда-то бессмысленно, — говорит Анна-Карин. — А ты веришь, что она может измениться?
— Не знаю, — отвечает дедушка. — Она сама должна этого захотеть. И попросить помощи.
Анна-Карин кивает.
— А вот решишься ли ты когда-нибудь на это? — говорит дедушка.
Сняв очки, он внимательно смотрит на внучку.
— Ты о чем?
— Решишься ли ты попросить помощи.
— У меня есть ты, дедушка.
— Пока да. Но этого мало. И даже если ты не в состоянии помочь матери, ты можешь помочь самой себе. Не нужно тащить груз в одиночку.
— Ты имеешь в виду, что мне нужно с кем-то поговорить?
Дед кивает:
— Я люблю Мию. И все время думаю, что я сделал не так, в чем перед ней виноват. Но ты не имеешь права стать такой, как она, Анна-Карин. Ты не такая. И ты не должна чувствовать себя ответственной за мамино спасение.
Внезапно Анна-Карин понимает, что всю свою жизнь думает точно как мама. Что она такая уродилась. Что боль — ее удел, от которого никуда не деться.
Но, может, это вовсе не так?
Анна-Карин смотрит на дедушку.
— Попрощайся, пока не поздно, — сказала ей Мона. — Время еще есть. Используй его.
— Я люблю тебя, дедушка, — говорит она.
— И я тебя, девочка моя.
Анна-Карин встает со стула:
— Мне надо идти. Завтра я опять к тебе приду.
— Надеюсь, это будут красивые похороны, — говорит дедушка. — Я буду про вас думать.
* * *
Мину не надевала это черное платье со дня похорон Ребекки. Хоть бы ей никогда больше не пришлось его надевать.
Она застегнула на спине молнию. Села на кровать и открыла ящик тумбочки. Достала Книгу Узоров, погладила пальцами кожаный переплет, тисненые круги на обложке.
Покровители начали общаться с ней через Книгу. Только с ней, больше ни с кем.
Они рассказали, что магические убийства, совершенные Оливией, приблизили апокалипсис. Если бы ей удалось совершить в спортзале массовое жертвоприношение, мир уже бы погиб.
Избранницы купили себе передышку. Вопрос только, сколько она продлится.
И что дальше планируют делать демоны.
Мину открывает Книгу и, выпустив на свободу черный дым, листает страницы.
Она снова задает вопрос. Который мучает ее днем и не дает спать ночью.
Если бы я не пошла к Адриане, я бы успела спасти Иду?
Знаки на страницах дрожат, но покровители не отвечают.
Мину закрывает Книгу.
Возможно, ответа на этот вопрос нет.
Мину идет в кухню. Мама с папой сидят у кухонного стола. Пьют кофе и читают газеты. Все как всегда. Кроме одного: через несколько дней мама вернется в свой Стокгольм.
Мама поднимается и обнимает Мину.
— Может, нам все-таки пойти с тобой? — спрашивает она.
Мину отрицательно мотает головой. На этих похоронах она точно не будет одна. Придут все Избранницы, и Густав тоже.
— Но было бы здорово, если бы ты была дома, когда я вернусь, — говорит Мину, и мама гладит ее по волосам.
Она приехала сразу, как только услышала про пожар в редакции газеты. С тех пор она и отец общаются на редкость мило, можно даже подумать, что они любят друг друга. Между ними чувствуется притяжение, о котором говорил Густав.
Хорошо, что папа немного успокоился. «Энгельсфорсбладет» временно снимает комнату в редакции «Фагерста-Постен». Папины статьи о том, как «ПЭ» прибрал к рукам город, имели большой резонанс по всей стране. Но с тех пор эта история обросла сплетнями. Рассказ о возникновении «Позитивного Энгельсфорса» и его падении стал для средств массовой информации дойной коровой. Чего только они не писали: и про коррупцию, и про зомбирование, и про заблудших юнцов, и про нападение на местную газету, и про загадочный конец лидеров движения «ПЭ». Даже прошлогодние самоубийства сюда припутали. Случай в спортзале называли и попыткой массового самоубийства, и массовым жертвоприношением. Обсуждали, почему все находившиеся в то время в спортзале ничего не помнят.
