Кардинала он почтительно именовал не иначе чем «дон Сфорца»; не «Sua Eccellenza» или «Ваше Высокопреосвященство», из чего Курт вывел, что взаимоотношения этих двоих простираются за рамки рабочих – быть может, родственные или, как бы ни было это странно, дружеские. Каждое слово кардинала парень слушал внимательно и серьезно; слова же, судя по всему, требовали вдумчивого к себе отношения, учитывая как то, что юный итальянец был единственным, кроме Сфорцы, обладателем ключа от комнаты с перепиской, так и тот факт, что порою он надолго исчезал, объявляясь, по словам Бруно, все чаще бывающего в академии, с дорожной сумкой и в одежде, явно претерпевшей путешествие вовсе не в соседнее селение. Если подумать, то, наверное, можно было бы сделать вывод, что корреспонденции в рабочей комнате кардинала после таких отлучек его подопечного существенно прибавлялось.
От все того же Бруно Курт, в отличие от теряющихся в догадках курсантов, знал имя этой таинственной персоны – Антонио. Ничего больше, впрочем, выведать или выпытать у Сфорцы было невозможно, и сегодня, войдя в рабочую комнату кардинала, Курт едва не опроверг тезис духовника о своей неспособности к удивлению. На его стук дверь не открылась, никто изнутри не поинтересовался личностью посетителя, вместо этого голос Сфорцы уверенно и громко повелел из-за закрытой створки:
– Входи, Гессе.
– И как вы узнали? – полюбопытствовал Курт, распахивая дверь, и приостановился у порога, увидев за столом подле кардинала его загадочного подопечного.
– Я велел передать тебе, что жду, – дернул плечом Сфорца, указав на один из табуретов напротив. – И кто еще может долбиться так нахально… Садитесь оба.
И этого тоже не было прежде, прежде в подобных же обстоятельствах разговоры в комнате утихали, и кардинал коротко, а то и вовсе молчаливым кивком выдворял соотечественника прочь либо же выходил сам, проводя требуемую беседу в коридоре или ректорской зале. Сегодня таинственный Антонио остался на месте, даже взглядом не испросив у кардинала каких-либо указаний, что тоже было далеко не в порядке вещей. Хотя все, происходящее в академии в эти дни, выбивалось из этого порядка…
– Мне уж донесли, что снова был приступ, – продолжил Сфорца, когда оба уселись, невольно косясь на молчаливого свидетеля их беседы. – Но все обошлось. На сей раз. И помимо мыслей, каковые все происходящее вызывает у меня так же, как и у прочих, возникает еще одна – крайне досадная, свербящая в мозгу уж не первый год. Когда-нибудь, господа следователи, такое же случится и со мной. Быть может, вот так же слягу и отдам Богу душу через неделю-другую, а возможно, как-нибудь на плацу или в этой вот комнате скажу: – «Что-то мне не по себе» и клюну носом. Как тогда все забегают, а?
– А вот он – должен здесь быть? – не выдержал Курт, весьма бесцеремонно ткнув пальцем в secretarius’а Сфорцы, и кардинал кивнул:
– А «вот он», Гессе, имеет непосредственное касательство к делу, каковое мы станем здесь обсуждать и смысл которого я только что озвучил. «Вот он» и нужен для того, чтобы с моей кончиной никакой паники не приключилось. Итак, познакомься со своим будущим начальством.
– Не понял, – констатировал Курт напряженно, и Сфорца с готовностью пояснил, кривясь в издевательской ухмылке:
– В будущем, когда Господь или его оппонент, что верней всего, приберет к рукам мою сильно попорченную душу, докладывать о своих подвигах на инквизиторском поприще будешь Хоффмайеру как ректору и духовнику, и – ему.
– Любопытно, – отметил Курт неопределенно, разглядывая парня теперь не скрываясь, в упор. – Я не карьерист, однако не могу не спросить – а мне что же, никакого поощрения за верную службу не светит? Все вокруг меня хватают повышения, и лишь я один остаюсь неоцененным.
– «Особых полномочий» и первого ранга тебе мало?
– Великого бы.
– Заслужишь – будет, – отозвался кардинал подчеркнуто серьезно, и Бруно зябко передернул плечами:
– Господи. Надеюсь, я до этого счастливого для всей Германии дня не доживу. Не люблю смотреть на людские страдания.
– Это несправедливо и немилосердно, – буркнул Курт, наградив помощника очередным тычком в бок. – У меня отобрали единственного, кем мне можно было покомандовать, и поставили надо мною же…
– Пиши запрос; любой выпускник или даже действующий служитель с превеликой радостью пойдет к тебе в помощники.
– И со слезами запросится назад через неделю, – договорил Бруно тихо.
– А теперь, – недовольно продолжил Курт, – меня еще и определили в подчинение какому-то юнцу, которого я даже не знаю. Решили пристроить племянничка, Ваше Высокопреосвященство?
– Привыкай, – посоветовал кардинал с усмешкой, перехватив взгляд своего подопечного. – Тебе его терпеть всю оставшуюся жизнь… Нет, Гессе, пристроить я решил вовсе не племянника, не внука и не правнука, а всего лишь сына моего крестника.
– Ага, – удовлетворенно отметил Курт. – Старый добрый непотизм. Что б мы без него делали? Погрязли бы в честном распределении должностей, а это такая скука… Ну что ж, – посерьезнел он, заметив, что за все время этого не очень учтивого разговора на лице юного итальянца не проступило ни тени обиды или раздражения. – В таком случае, полагаю, вам следовало бы нас познакомить.
– Ну, вы оба в представлении не нуждаетесь, – тоже убрав свою кривую улыбку, кивнул кардинал. – А уж ему-то тем паче о вашей парочке известно все. Вам же представляю: Антонио Висконти.
– Висконти… – повторил Курт спустя миг молчания, вновь окинув парня пристальным взглядом. – Не сказал бы, что я особенно силен в познаниях, касающихся политических пертурбаций и генеалогии, однако же события двухлетней давности оставили это имя на слуху даже у тех, кто не интересуется политикой вовсе. А потому хочу уточнить у вас как у знатока родных пенатов: и много народу с фамилией Висконти можно сыскать в Италии?
– Говорят, где-то в Сардинии затерялись обломки пизанской семьи, однако с уверенностью утверждать не стану, – просто отозвался Сфорца. – Но, думаю, нет необходимости констатировать тот факт, что вопрос твой был риторическим.
– Джан Галеаццо Висконти, – уточнил Курт, обращаясь к до сего момента молчавшему парню. – Миланский правитель, два года назад получивший от Императора звание ландсфогта Северной и Средней Италии, вызвав сим фактом панику при Святом Престоле, если я ничего не позабыл и не напутал… Родня?
– Он является моим отцом, – спокойно кивнул Висконти-младший, не отведя взгляда, и Бруно, то ли не сдержавшись, то ли не сочтя это необходимым, переспросил с нескрываемым удивлением:
– Вы крестный отец миланского правителя, Ваше Высокопреосвященство? Как вы ухитрились?
– Ведь я не всю свою жизнь провел в этой… Богом благословенной стране, – фыркнул кардинал. – Было время, когда я даже исполнял обязанности священнослужителя, а не расточал свои таланты, пытаясь вбить толику мозгов в головы германских оборванцев и богемских королей.
