Только через минуту-другую Иссерли удалось расслышать почти инфразвуковое гудение жизни, которая шла на ферме.
Она потянулась, покряхтывая от неудобства, отбросила ногами одеяло. Лучи солнца проникали в спальню под таким углом, что самые теплые из них падали на кровать Иссерли, и потому она полежала немного, раскинув косым крестом руки и ноги, нежа свою голую кожу.
Стены спальни также были голы. Ковер на полу отсутствовал, лак на тонких, старых, деревянных, так и не сведших знакомства с ватерпасом половицах, тоже. Под одним окном поблескивала на полу лужица инея. Иссерли, из чистого любопытства, взяла стоявший у кровати стакан воды, подняла его к свету. Вода в стакане еще оставалась жидкостью — почти.
Иссерли выпила ее, хоть вода и похрустывала, вливаясь ей в горло. После того как она неподвижно пролежала в постели всю ночь, предоставив Природе шествовать избранным ею путем, кровь в жилах Иссерли только что не вскипела — что и будет продолжаться, пока она не заставит свое тело переключиться на дневной метаболизм.
Пока же тело было примерно таким же теплым, как полярный гусь.
Выпитая вода напомнила Иссерли, что она ничего не ела со вчерашнего завтрака. Ей просто необходимо должным образом напитать себя, прежде чем отправляться на дорогу. То есть, если она отправится на дорогу.
В конце концов, кто сказал, что она обязана проделывать это каждый день? Она не рабыня.
Стоявший на каминной полке дешевенький пластмассовый будильник утверждал, что времени сейчас 9:03. Другие механизмы в спальне отсутствовали, если не считать таковым затиснутый в камин, ободранный, грязный переносной телевизор. Шнур питания его был подключен к удлинителю, змеившемуся по половицам, исчезая за дверью. Где-то внизу присутствовала электрическая розетка.
Иссерли выбралась из постели, проверила, каково оно — стоять. Не так уж и плохо. Разминкой она в последнее время манкировала все чаще и оттого стала более скованной, болезненно чувствительной, чем то было необходимо. Ей определенно следовало привести себя в приличное состояние.
Она подошла к камину, включила телевизор. Чтобы смотреть его, Иссерли в очках не нуждалась. Строго говоря, она вообще не нуждалась в очках, в них и вставлены-то были куски толстого оконного стекла, оптические функции коих были фальшивкой. Ничего, кроме головной боли и усталости глаз, Иссерли от них не получала, однако они требовались ей для работы.
На экране телевизора толстый водсель, шеф-повар, обучал бестолковую водселиху искусству жарки нарезанных ломтями почек. Из сковороды валил дым, водселиха смущенно хихикала. На другом канале разноцветные пушистые твари, не похожие ни на что, когда-либо виденное Иссерли в настоящей жизни, скакали, распевая песенки о буквах алфавита. На третьем подрагивал в пальцах с покрытыми персиковым лаком ногтями блендер. На четвертом мультипликационная свинка и мультипликационная же курочка летели по вселенной на ветхом драндулете с ракетным двигателем. Новости Иссерли, ясное дело, проспала.
Она выключила телевизор, распрямилась и встала в центре комнаты, чтобы проделать упражнения для спины. Правильное их исполнение требовало времени и усилий, а она некоторое время назад обленилась, и тело наказывало ее за это. В боли, которая терзала ее последние дни, никакой нужды не было. Да и в том, чтобы позволить себе выйти из формы, какой-либо смысл также отсутствовал — если, конечно, она не стремилась, по некой извращенной причине, отравить себе жизнь, заставить себя пожалеть о том, что сделала.
Однако о том, что она сделала, Иссерли не жалела. Нисколько.
И потому изогнула спину назад и завращала руками, стоя сначала на одной ноге, потом на другой, затем поднялась на цыпочки, вытянув руки вверх и подрагивая. В этой позе она простояла столько, сколько смогла. Кончики ее пальцев терлись о свисавшую с потолка голую электрическую лампочку, перегоревшую. Даже вытянувшись в полный рост, Иссерли не могла дотянуться до потолка своей крошечной спаленки.
Пятнадцать минут спустя она, вспотевшая и слегка дрожащая, неслышным шагом приблизилась к платяному шкафу и выбрала одежду на нынешний день, ту же, что и вчера. В любом случае, возможности выбора ограничивались шестью одинаковыми, хоть и по-разному окрашенными, блузками с низкими вырезами да двумя парами расклешенных брюк из зеленого вельвета. Обуви у нее была всего одна пара: ботинки, сделанные на заказ, — прежде чем Иссерли смогла в них ходить, их пришлось восемь раз возвращать сапожнику. Белья она не носила, лифчика тоже. Груди ее стояли сами собой. Одним поводом для беспокойства меньше — или двумя.
Иссерли вышла из своего коттеджа через заднюю дверь и потянула носом воздух. Летевший с моря ветерок был нынче особенно ароматен — позавтракав, она непременно сходит к фьорду.
Только не забыть потом помыться и поменять одежду: на случай, если ей попадется еще один дотошный умник вроде водселя с моллюском в кармане.
Поля вокруг ее дома окутал снег, лишь кое-где клочки темной земли выступали из-под него, точно кусочки фруктового торта из-под крема. На западном поле стояли, покинутые в его белизне, крошечные золотистые овцы, рывшие носами снег в поисках укрытых им лакомств. На северном возвышалась огромная гора наваленных на подстилку из сена турнепсов, сверкавших под солнцем, как замороженные вишни. На юге, за амбарами и силосными башнями, строем вставали рождественские елки Карболлского леса. На востоке пенилось за постройками фермы Северное море.
Сельскохозяйственных машин нигде видно не было, работников тоже.
Поля эти сдавались в аренду местным землевладельцам, которые привозили на них все, что требовалось во время пахоты, во время сбора урожая, во время пастьбы овец и так далее, а потом увозили. В промежутках между этими «временами» земля лежала тихой, нетронутой, строения фермы подгнивали, ржавели и зарастали мхом.
В эпоху Гарри Бейлли в некоторых из амбаров зимовал скот, однако это было в те дни, когда здесь еще водились деньги. Ныне от всего тогдашнего скота осталось несколько принадлежавших Маккензи холощеных быков, пасшихся в поле неподалеку от Кроличьего холма. Да еще над обрывами, из которых состояла морская граница Аблаха, пощипывали свой дешевый, солоноватый фураж около сотни черномордых овец. Там впадал в море маленький ручей, на их счастье, потому что старинные чугунные поилки были забиты дрянными темными водорослями или заросли ржавыми сорняками.
Нет, нынешний владелец Аблаха не был, в отличие от Гарри Бейлли, столпом общества. Он был каким-то там скандинавом — так полагали местные жители, — да еще и сумасшедшим отшельником в придачу. Иссерли знала, что за ним закрепилась именно такая репутация, поскольку, несмотря на ее обыкновение никогда не подвозить местных, она, отъехав по А-9 миль на двадцать, иногда подсаживала стопщика, который заговаривал вдруг о ферме Аблах. Шансы того, что эта тема может возникнуть в разговоре с незнакомцем — особенно если учесть скудость населения Нагорий, — наверняка были феноменально малыми, тем более что осторожная Иссерли, сообщая о том, где она живет, неизменно привирала.
