На всем пути к Аблаху она думала об Амлисе Вессе, о том, как может он воспринять ее возвращение с пустыми руками. Придет ли он к выводу, что она укрылась в своем коттедже потому, что стыдится неудачи, которую потерпела? Ну, придет, так и ладно. Возможно, ее поражение, если Амлис Весс сочтет случившееся именно поражением, покажет ему, какую нелегкую работу она выполняет. Изнеженный дилетант, он, наверное, воображает, что работа эта мало чем отличается от сбора растущих при дороге полевых цветочков либо… либо трубачей на морском берегу, если, конечно, имеет хотя бы малейшее представление о трубачах или о том, как выглядит морской берег. Ессвис был прав: шел бы он в жопу!
Может, ей и следовало все-таки взять лесоруба. Какими массивными были его руки! — а филейные части, она таких еще ни разу не видела. На что-нибудь он точно пригодился бы. Да, но рак… Не забыть бы выяснить на будущее, так ли уж он важен, рак. Правда, расспрашивать об этом мужчин с фермы бессмысленно. Они все тупицы — типичные типчики с Плантаций.
Свернув на запущенную частную дорогу фермы Аблах, Иссерли увидела ее белеющей, как и всегда, снегом, безмолвной. На самом деле, к ферме вели две дороги — одна предназначалась, теоретически, для грузовиков, однако ухабистыми, растрескавшимися, заросшими сорной травой были обе, и обычно Иссерли выбирала одну из них просто по настроению. Сегодня она свернула на ту, что была отведена для машин легковых, хотя только ее «королла» по ней и ездила. Уже на границе Аблаха целая россыпь знаков предупреждала о смерти, ядах и всей строгости закона. Достаточно просто проехать мимо них, знала Иссерли, чтобы на ферме, до которой оставалась еще четверть мили, сработала тревожная сигнализация.
Ей нравилась эта дорога, особенно тот ее заросший утесником участок, который Иссерли называла Кроличьим холмом: по бокам от него во множестве селились кролики, и в любой час дня и ночи ничего не стоило увидеть одного из них, скачками пересекавшего дорогу. Иссерли всегда сбавляла здесь скорость до самой малой, изо всех сил стараясь не задавить какую-нибудь из этих обаятельных зверушек.
Сквозь заслон росших на самом верху дороги деревьев, она различила огни фермерского дома Ессвиса, напомнившие ей об их неловком утреннем разговоре. Знала она Ессвиса лишь поверхностно, но хорошо представляла себе, как мучает его сейчас спина, и ощущала жалость, презрение (он мог же и отказаться, верно?) и тошнотворное, болезненное сходство с ним.
Она проехала мимо конюшни, на миг осветив ее дверь, выкрашенную в две давно уже запузырившихся краски, оранжевую и черную. Лошади в конюшне отсутствовали, она была всего лишь любимой игрушкой Енселя, не более.
— Все получится, я точно знаю, получится, — говорил ей Енсель всего за несколько дней до того, как махнул на свою затею рукой и позволил Ессвису бульдозером отволочить конюшню подальше от прежнего ее места. Разумеется, Иссерли никакого интереса к увлечению Енселя не проявила. Мужчины его пошиба способны, если их поощрять, уморить тебя скукой.
Подъехав к главному амбару и затормозив у него, Иссерли увидела, что он выкрашен в нелепый белый цвет, свежая краска еще поблескивала в свете луны. Едва она выключила мотор, огромная металлическая дверь амбара отъехала в сторону и из него торопливо высыпало несколько мужчин. Енсель, как и всегда, опередивший всех, заглянул в пассажирское окошко.
— Сегодня ничего добыть не смогла, — сказала Иссерли.
Енсель просунул, совсем как лесоруб, рыльце внутрь машины, обнюхал пропахшую спиртным обшивку сиденья.
— Чую, вовсе не потому, что не шибко старалась, — сказал он.
— Да, конечно, — ответила Иссерли, ненавидя себя за то, что сейчас скажет. И тем не менее, сказала: — Амлису Вессу придется признать, что дело это не самое простое.
Енсель, почуяв в ее словах неуверенность, улыбнулся. Зубы у него были плоховатые, и он это знал, а потому из уважения к Иссерли опустил голову пониже.
— Зато вчера ты вон каким крупным разжилась, — сказал он. — Одним из лучших.
Иссерли заглянула ему в глаза, ей очень хотелось понять, искренен ли он, хотя бы разнообразия ради. И едва поймав себя на этом желании, с корнем выдрала презренный росток сентиментальности. Отребье плантации, подумала она и отвела взгляд в сторону, решив как можно скорее укрыться в своем коттедже и дверь его для надежности запереть. День выдался слишком долгий.
— У тебя усталый вид, — сказал Енсель. Остальные мужчины уже вернулись в амбар, и Енсель предпринял попытку сблизиться с ней, что он порою делал, неизменно выбирая для этого прискорбно неподходящее время.
— Да, — вздохнула она. — Что есть, то есть.
Ей вспомнился другой случай, дело было год или два назад, когда Енсель поймал ее в такую же западню — вот так же всунулся в машину, зажигание которой она точно так же по глупости выключила. В тот раз он сказал ей — заговорщицки, почти нежно, — что припас для нее подарок. «Спасибо», — ответила она, приняв загадочный пакетик и бросив его на сиденье рядом с собой. Позже, развернув бумагу, она увидела тонкий, почти прозрачный ломтик поджаренного и подтушенного филе воддиссина — деликатеса, который Енсель наверняка украл. Лежа на расправленной жиронепроницаемой бумаге, ломтик подмигивал ей, еще влажный и теплый, неодолимо соблазнительный и отвратительный одновременно. Иссерли съела его и мясной сок с бумажки слизала, однако Енселю ни слова о нем не сказала, тем все и кончилось. И все же, он не оставлял попыток произвести на нее впечатление иными способами.
— Амлис Весс появится, скорее всего, в начале ночи, — говорил он сейчас, еще глубже вставляясь в машину. Грязные руки его были покрыты струпьями. И добавил, на случай, если Иссерли не поняла: — Сегодня.
— Я буду спать, — ответила Иссерли.
— Никому не известно, на какое время он прибывает. Может, улетит сразу, на том же корабле, как только погрузка закончится, — и Енсель изобразил одной рукой отлет корабля, бесценной возможности, поглощаемой пустотой.
— Ну, думаю, как только он появится, все и прояснится, — бодро произнесла Иссерли, снова пожалев, что выключила двигатель.
— Так что… я дам тебе знать? — предложил Енсель.
— Нет, — ответила Иссерли, постаравшись, чтобы голос ее остался ровным. — Думаю, не стоит. Ты можешь сказать ему, что Иссерли передает привет и желает счастливого пути, годится? А сейчас мне и вправду пора завалиться в постель.
— Конечно, — согласился Енсель и, нагнувшись, вытянул голову из окна.
Ублюдок, думала, отъезжая, Иссерли. Усталая и уязвимая, она перестала следить за собой и проговорилась о постели. Енсель несомненно с восторгом ухватится за эту подробность, возбуждающее доказательство недочеловеческой ничтожности Иссерли, и поделится им с другими мужчинами. Если бы она избавилась от него чуть раньше, он ничего не выведал бы и остался, как и все прочие, при предположении, что Иссерли спит в этом ее таинственном коттедже, по-человечески, на земле.
А вместо этого она в одно унизительное мгновение бездумно даровала ему вопиюще безобразную истину, картину, изображающую уродливое посмешище, которое лежит на странно продолговатой железной, накрытой обтянутой тканью ватой штуковине и спит, завернувшись в старые простыни, совершенно как водсель.
