Сейчас глаза Иссерли саднило из-за недосыпа и напряженного вглядывания сквозь два слоя стекла. Она поморгала, потом поморгала еще — медленнее, медленнее, пока веки не сомкнулись совсем. Надо дать глазам отдохнуть, а после вернуться на север и как следует выспаться. Только не на ферме, где-нибудь еще. На ферме сейчас, наверное, все вверх дном, по ней же привольно разгуливает этот идиот Амлис Весс.
Иссерли знала одно место в стороне от главной дороги, у идущего в Балинтор шоссе В-9166, там стояли развалины древнего аббатства, в которые она иногда заезжала, чтобы подремать. Туда никто никогда не заглядывал, даром что официально аббатство считалось туристской достопримечательностью; широко раскинутая сеть рекламировавших аббатство придорожных щитов была слишком редкой, чтобы завлечь в него водителей. Самое подходящее место для почти не спавшей Иссерли, которой пришлось за несколько часов до рассвета охотиться на сбежавших водселей.
Она представила себе, что уже добралась до аббатства Ферн и немедля заснула, обнимая рукой обшитый толстой тканью руль и опустив на него голову.
Сначала ей снились лишенные крыши руины аббатства, снилось, как она спит в них под океаном небес — лазурных, исчерченных перистыми облачками. Но затем, как это нередко случалось, Иссерли соскользнула вниз, на более глубокий уровень сна, словно провалившись сквозь коварную корочку растолченной в пыль почвы и сверзившись в подземный ад Плантаций.
— Это ошибка, — твердила она надзирателю, все глубже уводившему ее в лабиринты прессованного боксита. — У меня есть влиятельные друзья на самом верху. Они до глубины души потрясены тем, что меня отослали сюда. И сейчас добиваются пересмотра моего дела.
— Хорошо, хорошо, — бормотал, волоча ее в глубины лабиринта, надсмотрщик. — Ну вот, сейчас ты увидишь, на какую работу тебя поставили.
Они дошли до темной сердцевины фабрики, гигантской бетонной чаши, наполненной поблескивающей кашицей гниющего растительного материала. Огромные корни и клубни неторопливо кружили в вонючей белковой жиже, жирные листья содрогались на ее серебристой поверхности, будто обесцвеченные морские скаты, клубы синеватого газа вырывались из нее, преодолевая то там, то тут поверхностное натяжение. Вокруг этой огромной, пенистой чаши и над нею вились в душном воздухе зеленые испарения и окрошье сфагнума.
Вглядевшись, при всем омерзении, какое она испытывала, повнимательнее, Иссерли увидела сотни толстых, как пожарный рукав, труб, переброшенных с промежутками в несколько метров через закраину чаши и уходивших в ее клейкую тьму. Одну из них как раз вытягивал, сматывая, неразличимый в сумраке механизм, и сама ее поблескивавшая протяженность говорила о том, как глубока, на самом деле, чаша. Спустя некоторое время показался конец трубы с притороченным к нему искусственной пуповиной мешковатым, облепленным черной слизью водолазным костюмом. Не выпуская из рукавиц смахивающего на лопату инструмента, костюм неуклюже сполз на бетонный обод чаши и закопошился, пытаясь подняться на колени.
— Вот здесь, — пояснил надсмотрщик, — мы и производим кислород для тех, кто наверху.
Иссерли закричала и проснулась.
Она сидела в машине у дороги, которая тянулась из вечности в вечность по чужой, когда-то далекой земле. Небо снаружи было синим, сквозистым, лишенным верхних пределов. Миллионы, миллиарды, триллионы, быть может, деревьев производили кислород без всякого человеческого вмешательства. Сияло вновь налившееся зрелостью солнце, со времени, когда она заснула, прошло лишь несколько минут.
Иссерли потянулась, повращала тонкими руками, описывая полные круги и покряхтывая от неудобства. Она все еще оставалась измотанной, однако приснившееся избавило ее — на какое-то время — от желания спать, к тому же Иссерли чувствовала, что непосредственная опасность заснуть за рулем для нее миновала. Можно поработать, а там уж и посмотреть, как она будет чувствовать себя к заходу солнца. Бремя, которое сама же она и взвалила вчера на свои плечи, норовя непременно добыть сырой материал, чтобы порадовать высокопоставленного гостя, сына босса, явно свалилось с ее плеч. Доставка водселя на ферму определенно не откроет для нее путь к сердцу Амлиса Весса — или на какую там часть его тела она надеялась произвести впечатление? Шут с ним, с заезжим психопатом, у нее имеются собственные ожидания, которые ей следует оправдать.
Продолжая двигаться на юг и уже проехав Инвернесс, она увидела крупного стопщика, державшего перед собой картонку с надписью ГЛАЗГО.
Она привычно проехала мимо, выполняя установленную процедуру, но сразу поняла, что заберет его при втором заходе: сложения он был могучего и пребывал в самом расцвете сил. Было бы преступлением оставить такой экземпляр на дороге.
Несмотря на его грузность, он довольно резво пробежался до машины, остановленной Иссерли неподалеку от него — хороший знак, поскольку пьяные или поврежденные водсели только шкандыбать нога за ногу и способны.
— Питлохри подойдет? — спросила она, решив при взгляде на его открытое лицо с написанным на нем желанием понравиться, что этого будет более чем достаточно.
— Блеск! — восторженно воскликнул он, запрыгивая в машину.
Лицо у него было большое, мясистое, такое, точно он уже обратился в месячного, на лоб спадали завитки светлых волос. Правда, они были редковаты, да и кожа у этого водселя оказалась грубой, покрытой пятнами, — как если бы на каком-то повороте жизни он потерял голову в море, а потом ее выбросило на берег, где она и провалялась несколько лет под солнцем, прежде чем воссоединиться с телом.
— Меня Дэйвом зовут, — и он протянул ей руку. Иссерли с опаской протянула свою и постаралась не поморщиться, когда он нажал на то место, где когда-то торчал шестой палец. Обычно стопщики ей не представлялись, и теперь она не сразу нашлась с ответом.
— Луиза, — сказала она, помолчав.
— Рад знакомству, — и он лучезарно улыбнулся, пристегиваясь с такой старательностью, точно им обоим предстояло некое профессиональное приключение — попытка преодолеть на гоночном автомобиле звуковой барьер или испытания джипа в каменистой местности.
— У вас, похоже, хорошее настроение, — заметила, отъезжая от обочины, Иссерли.
— В самую точку, голубка. Доволен до смерти, — признал Дэйв.
— В Глазго вас ожидает что-то приятное? — продолжала Иссерли.
— И опять в самую точку, — ухмыльнулся он. — Я разжился билетами на Джона Мартина.
Иссерли мысленно перебрала всех музыкантов и эстрадных артистов, каких видела по телевизору во время утренних разминок и какие по тем или иным причинам фигурировали в вечерних новостях. Имени Джона Мартина она не помнила, стало быть, ложек он усилием мысли не гнул и законов, которые запрещают вдыхать дым горящих растений, не нарушал.
— Не слышала о таком, — сказала она.
— Какие-нибудь его песни вы рано или поздно точно услышите, — пообещал Дэйв, неверяще наморщив лоб. — Да ту же «Пусть не придется тебе никогда», ее все знают.
