И вот теперь, годы спустя, она вернулась сюда в обществе самого богатого в мире молодого мужчины, которому не терпелось задать ей какой-то вопрос. Слово «сюр» даже в малой мере не описывало происходящее.
Клетки оказались грязнее и теснее, чем ей запомнилось; деревянные балки их выщербились и обесцветились, металлическая сетка пошла пятнами, а местами ее и вовсе скрыли темные нашлепки навоза и еще чего-то, неопределимого. Ну и, разумеется, скот добавлял к общей атмосфере свою вонь, смутные очертания раскормленных тел, влажный парок, висевший в не один раз прошедшем через его легкие воздухе. Всего здесь содержалось тридцать голов, что слегка поразило Иссерли: она и не думала, что трудилась так много и неустанно, что работа ее приносила такие обильные плоды.
Несколько еще не забитых месячников теснились друг к другу, образуя единую груду отрывисто дышавшей плоти, — переход одного непомерно мускулистого тела в другое различался с трудом, разобрать, где чьи конечности, было сложно. Руки и ноги подергивались без какой-либо системы, создавая впечатление, что коллективный организм их упился вдрызг и тщетно силится выработать скоординированную реакцию на то, что с ним происходит. Маленькие, заплывшие жиром головки месячников были неотличимы одна от другой, и вот они-то покачивались в унисон, точно полипы актинии, тупо помаргивая от внезапно вспыхнувшего света. Глядя на этих скотов, и подумать было нельзя, что они способны разбежаться, если дать им свободу.
Вокруг месячников на толстом, колючем настиле соломы поблескивал темный понос, свидетельство того, что они достигли зрелости. В массивном нутре каждого не осталось ничего, способного навредить человеческому пищеварению; каждый чуждый микроб был вычищен из него и заменен самыми лучшими, хорошо проверенными бактериями. Месячники липли один к другому, словно стараясь сохранить постоянство своего числа. Однако их осталось всего четыре, а вчера было пять, а позавчера шесть.
По другую от них сторону выметенного дочиста прохода оцепенело сидели, каждый на своем клочке соломы, промежуточники. Поделив между собой посредством не облекаемых в слова, инстинктивных арифметических выкладок доступное им пространство, они ухитрялись сохранять свою обособленность, пусть и измеряемую лишь несколькими дюймами. Все они мрачно смотрели на Иссерли и Амлиса, но при этом одни опасливо жевали еще остававшиеся непривычными для них новые корма, другие почесывали головы с отраставшими на них редкими, похожими на мох волосками, третьи прикрывали стиснутыми кулаками следы кастрации. Они еще различались, пусть и незначительно, поведением и окрасом, но постоянно видели прямо перед собой свое будущее, медленно дозревая до окончательной их участи, до исполнения их естественного предназначения.
В конце прохода стояли, прижавшись к металлической сетке и бурно жестикулируя, трое самых свежих новичков.
— Нг! Нг! Нг! — выкрикивали они.
К ним и направился Амлис Весс — бегом, так что его роскошный хвост закачался между мощными шелковистыми ягодицами. Иссерли последовала за ним, но медленно и опасливо. Она надеялась, что о языках этих водселей уже должным образом позаботились. То, чего Амлис не знает, не сможет ему навредить.
Едва она приблизилась к их вольеру на длину человеческого тела, как ее до полусмерти напугал водсель, налетевший на металлическую сетку с силой пушечного ядра, так что она вздулась точно в направлении Иссерли и вся задрожала, лязгая. На один тошнотворный миг Иссерли поверила, что отделявшая ее от вольера преграда прорвана, однако сетка спружинила и отбросила водселя, и он полетел на пол, подвывая от боли и ярости. В разинутом рту его чернел прижженный корешок языка, на усах белела слюна. Он с трудом поднялся на ноги, явно намереваясь снова броситься на Иссерли, но двое других водселей схватили его и оттащили подальше от сетки.
Удерживаемый рослым, атлетически сложенным животным, чрезмерно возбудимый водсель бессильно осел на соломенную подстилку, ноги его подрагивали. Третье животное доковыляло до сетки и упало на колени посреди тянувшейся вдоль нее полоски земли. Оно смотрело в землю, сокрушенно похрюкивая и сопя, — словно потеряло что-то.
— Все в порядке, малыш, — самым серьезным тоном сказал, словно пытаясь подбодрить его, Амлис. — Сделай это еще раз. Ты можешь. Я знаю.
Водсель склонился к земле, ребром ладони стер с нее отпечатки ног своего буйного товарища. Опустошенная мошонка его, на которой еще сохранились оставшиеся после холощения засохшие брызги крови, покачивалась взад-вперед, пока он разравнивал землю и убирал рассыпанные по ней короткие обрезки соломы. Затем животное собрало пук соломинок подлиннее, скрутило его, согнуло пополам, получив отдаленное подобие палочки, и начало рисовать что-то в грязи.
— Смотрите! — потребовал Амлис.
Иссерли смотрела, встревоженная, как водсель старательно выводит слово из восьми букв — он даже позаботился перевернуть их вверх ногами, чтобы те, кто стоял по другую сторону сетки, смогли разобрать написанное.
— Никто не говорил мне, что у них есть язык, — зачарованно произнес Амлис, слишком, по-видимому, пораженный, чтобы прогневаться. — Отец всегда называет их ходячими овощами.
— Тут, я полагаю, многое зависит от того, что вы называете языком, — пренебрежительно отозвалась Иссерли. Покончив с работой, водсель смиренно склонил над землей голову, увлажнившиеся глаза его поблескивали.
— Да, но что это означает? — упорствовал Амлис.
Иссерли задумалась над словом, с которым обратился к ним водсель: ПОЩАДИТЕ. В книгах оно встречалось ей редко, на телевидении никогда. Быстро обшарив свой мозг в поисках перевода, она поняла, что, по чистой случайности, на ее родной язык это слово не переводимо — у ее расы такого понятия просто не существовало.
Она мешкала, прикрывая ладонью рот — так, точно ей становилось все труднее сносить здешнюю вонь. Лицо Иссерли оставалось бесстрастным, но мозг работал лихорадочно. Как ей отговорить Амлиса от попытки поднять никому не нужный шум?
Может быть, попробовать произнести это странное слово, кривя рот и морща лоб, — как будто ее попросили воспроизвести куриное кудахтанье или коровье мычание. Тогда, если Амлис спросит, что оно означает, можно будет, не покривив душой, ответить ему, что в языке человеческих существ это слово отсутствует. Иссерли разомкнула было губы, собираясь заговорить, однако вовремя поняла, что это было бы ошибкой и весьма глупой. Одно лишь произнесение этого слова означало бы, прежде всего, что она возводит его в достоинство слова настоящего, а способность водселей соотносить череду нацарапанных ими закорючек с определенными звуками, какими бы гортанными и невразумительными те ни были, несомненно приведет Амлиса в телячий восторг. И она одним махом возвысит в его глазах водселей до ранга существ, обладающих письменностью и речью.
Хотя, разве не верно то, спросила себя Иссерли, что они этот ранг уже имеют?
Эту мысль она постаралась отбросить. Да ты посмотри на этих тварей! На их звериные тулова, их вонь, их идиотские рожи, на дерьмо, стекающее по их жирным ногам. Неужели тебя так изувечили, довели — физически — до скотского, без малого, состояния, что ты утратила представление о человеческой природе и, по сути дела, отождествляешь себя с животными? Если она забудет об осторожности, то кончит тем, что окажется живущей среди них, квохчущей и мычащей в бессмысленной развязности, подобно скачущим по телеэкрану недоумкам.
