Все это пронеслось в уме Иссерли за пару секунд. А за следующую — ну, может быть, за две — она сообразила, как нужно ответить Амлису.
— Что означает ваше «что это означает»? — запальчиво воскликнула она. — Для водселей их каракули, по-видимому, что-то означают. Но что именно, я вам сказать не могу.
Она взглянула Амлису прямо в глаза, надеясь, что это придаст ее отрицанию большую убедительность.
— Ну а я, кажется, догадываюсь, что они означают, — негромко произнес он.
— О, не сомневаюсь, вы не позволите такой мелочи, как неведение, остановить вас, — усмехнулась Иссерли, впервые заметив на его веках несколько чисто белых волосков.
— Я всего лишь пытаюсь довести до вашего сознания мысль, — продолжал он, упрямо и уязвленно, — что мясо, которое вы ели несколько минут назад, это то же самое мясо, которое только что попыталось установить с нами контакт.
Иссерли вздохнула и скрестила на груди руки, ее уже мутило от слепящего флуоресцентного света, от затрудненного дыхания тридцати животных, сидящих в глубокой подземной норе.
— Со мной, Амлис, оно в контакт вступить не пытается, — сообщила она и покраснела, заметив, что утратила осторожность и назвала его по имени. — Может быть, мы все-таки уйдем отсюда?
Амлис помрачнел, снова взглянул на выведенные в грязи закорючки.
— Вы уверены, что вам неизвестно значение этих символов? — спросил он с явственной нотой неверия в голосе.
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите! — взорвалась она, почувствовав вдруг, что того и гляди расплачется. — Я человек, а не водсель!
Амлис оглядел Иссерли с головы до пят, словно только сейчас заметив ее жуткое уродство. Он стоял перед ней во всей своей красе, поблескивая во влажном воздухе черной шерстью, и какое-то время смотрел на Иссерли, потом перевел взгляд на водселей, потом на буквы в грязи.
— Простите, — наконец, сказал он и повернул голову к лифту.
Несколько часов спустя Иссерли вела машину по проезжей дороге, стекло в ее окне было опущено, она полной грудью дышала небом и размышляла о том, как прошла ее встреча с Амлисом Вессом.
Она справилась, думала Иссерли. Стыдиться ей нечего. Амлис преступил рамки дозволенного. И извинился.
Чем характерны водсели — люди, которым решительно ничего о них не известно, как правило, впадают, толкуя их действия, в страшные ошибки. Склонность к антропоморфизму неистребима. Водсель может совершать что-то подобное человеческим поступкам; может издавать звуки, подобные тем, какие издает горюющий человек; может жестикулировать, подобно молящему о чем-то человеку, — и все это подталкивает невежественного наблюдателя к поспешным выводам.
Но ведь, в конечном-то счете, водсели не способны ни на что, по-настоящему определяющее человеческое существо. Они не умеют сьювилить, не умеют месништилить, у них отсутствует само понятие слана. Пребывающие в скотском состоянии, они так и не научились пользоваться хуншуром, а сообщества их столь рудиментарны, что хиссиссинов в них попросту не существует; и точно так же, эти твари не усматривают никакой необходимости в чайле или хотя бы чайлсинне.
И, заглянув в их маленькие, остекленелые глазки, ты понимаешь — почему.
То есть, если взгляд твой ничем не замутнен.
По этой-то причине Амлису Вессу лучше и не знать, что у водселей имеется свой язык.
Ей следует быть осторожной, никогда не говорить на их языке в присутствии Амлиса. Это лишь спровоцирует его на какую-нибудь новую глупость. И ни малейшей пользы не принесет. В случаях, подобных этому, скудные знания опаснее полного их отсутствия.
Хорошо, что водсели прибывают в амбар, ничего не чувствуя и не понимая. А ко времени, когда они приходят в себя, уже принимаются меры к тому, чтобы никакого шума они больше не производили. Что и искореняет любые проблемы еще до их зарождения.
Если Амлиса удастся оберегать от неприятностей вплоть до ухода грузового судна, ему совершенно ни к чему будет знать что-то… что-то еще.
А потом, когда он очутится на борту летящего домой корабля, пусть себе потворствует своей переразвитой совести и сентиментальности, сколько душе его будет угодно. Если ему захочется повыбрасывать останки водселей за борт, даровать этим тварям посмертную свободу, — на здоровье, это будет не ее проблема, а чья-то еще.
Ее проблема куда более капитальна и к самопотворству никакого отношения не имеет: тяжелая, трудная работа, которую никто, кроме нее, выполнить не может.
Проезжая мимо стоящей неподалеку от Алнесса фермы Далмор, Иссерли увидела впереди стопщика. Он возвышался, точно маяк, на вершине холма. Она подняла окно, включила обогреватель. Работа началась.
Даже с расстояния в сотню, если не больше, метров, она могла сказать, что этот экземпляр сложен, как образчик тяжелой фермерской машинерии, способный заставить поднатужиться какой угодно комплект колес. Желтый, отражавший свет рабочий комбинезон, который обтягивал его могучее тело, делал стопщика еще более приметным. Он вполне мог сойти за экспериментальный дорожный указатель.
Подъехав поближе, Иссерли увидела: желтый комбинезон до того стар и изгваздан, что стал почти черным, приобрел окраску гнилой банановой кожуры. Такую грязную, дышащую на ладан одежку работник какой бы то ни было компании носить, разумеется, не мог; наверняка этот тип сам себе хозяин; возможно, что он вообще нигде не работает.
Тем лучше. Безработные водсели это всегда дело верное. Хотя на ее взгляд они были ничем не хуже тех, у кого работа имелась, Иссерли давно уже обнаружила, что безработные очень часто оказываются изгоями общества, одинокими и уязвимыми. Единожды изгнанные им, они, судя по всему, проводят остатки своих жизней, затаившись на периферии общего стада, напрягая силы в попытках углядеть занимающих высокое положение самцов и половозрелых самок, с которыми им и хотелось бы свести близкое знакомство, однако попыток таких они никогда не предпринимают, опасаясь наказания — скорого и сурового. В определенном смысле, каждая община водселей сама выбирала тех своих членов, которых затем с большим удовольствием отбраковывала.
Иссерли поравнялась со стопщиком и проехала мимо него на обычной ее неспешной скорости. Стопщик смотрел на нее, проезжавшую, пренебрегшую им, безразлично прищурясь; он хорошо знал, что его цвета, цвета гнилого банана, будут отвергаться большинством водителей, как пара для серовато-коричневой обшивки их сидений совершенно не подходящая. Однако думал, похоже, что в одном направлении с Иссерли движется многое множество машин, ну так и хрен с ней.
Иссерли ехала дальше, пытаясь оценить его непредвзято. Нечего и сомневаться, мяса на нем много, может быть, даже слишком. Возможно, и жира тоже, а жир вещь неприятная: это не просто никчемный наполнитель, от которого приходится избавляться, он еще и проникает в самые недра тела — так, во всяком случае, сказал ей однажды главный раздельщик фермы, Унсер. Жир, точно земляной червь, проедает мясо, повреждая его.
