Опять приезжала Тереса, но до «Проселочных дорог» все еще было далеко. В Чешин ее отвез Войтек, меня при этом вообще не было, я даже не помню, почему. После того как сдала в печать «Крокодила», я ничего не писала, разве что некоторые фрагменты «Леся» — дома сложились неблагоприятные условия.
Я наняла столяра, он поставил стенку, разделив пополам кухню и комнату, работа затянулась. Столяр был глухой, переговаривались мы письменно, недели три я утопала в стружках и в опилках. Ремонт в квартире я сделала сама, выкрасила все внутренние столярные элементы, стремянки у меня не было, поэтому двери я красила только до верхних стекол — выше не дотянулась.
Идти работать в проектную мастерскую я не собиралась, помня о часовенке в Орли. После работы в Дании наши условия меня пугали, к тому же началось сокращение штатов, и возвращение в профессию требовало титанических усилий. Зато, назло строительным властям, я сделала инвентаризацию участка родителей Войтека. Они хотели что-то там продать, в связи с чем Отдел архитектуры и строительства потребовал от них соответствующие документы.
С результатами инвентаризации я отправилась к чиновнику. Он мигом напыжился:
— По какому праву вы это сделали самостоятельно?
— Да потому что умею это делать, — ответила я ехидно. — Я архитектор.
— У вас нет лицензии!
— А вот и есть. Пожалуйста, номер триста двадцать шесть.
— Вы не имеете права на частную практику!
— Так я не практикую. Я это сделала безвозмездно, то есть даром. Денег не беру.
— А почему?
— Да потому, что все это в рамках семейных отношений…
У бюрократа просто в глазах потемнело, он-то рассчитывал на взятку в десять тысяч злотых за выдачу соответствующего разрешения. С истинной радостью я эту взятку просто у него из рук вырвала, придраться он не сумел, так что его чуть кондратий не хватил от злости.
В те времена мои дети были для меня просто наказаньем божьим. Ежи хоть и учился, даже вполне самостоятельно, но с капризами. Роберт не желал учиться вообще, он заканчивал школу, и я отправилась к директору.
— Проше пани, не имеет значения, какие у него будут оценки, — сообщил мне несчастный человек с огромным подтекстом. — Нашу школу он окончит.
Я полюбопытствовала, откуда такая уверенность.
— Останься он тут на второй год — и я потеряю весь педагогический коллектив. Дня не проходит, чтобы учительницы не прибегали ко мне в слезах и не подавали заявление об уходе. У меня иного выбора нет: или ваш сын, или они.
— А что он такое вытворяет? — спросила я без всякого интереса, потому что и так всё отлично знала.
— Он задает вопросы. Мальчик вежливый, не грубит, не хулиганит, хорошо воспитан, только вот задает вопросы. Урок состоится лишь в том случае, когда он это разрешит и прекратит вопросы, а учительницы уже не выдерживают…
В летний отпуск мы поехали по странам соцлагеря, через СССР на Залещики, через Румынию в Болгарию, до Рильского монастыря и обратно — через Венгрию и Чехословакию.
Неплохие языковые достижения были у меня даже в группе славянских языков. В Болгарии дворик перед домом украшала решетчатая беседочка, увитая виноградом, и этот виноград образовывал на ней прелестную зеленую крышу. Я показывала на плети винограда пальцем и с восхищением говорила:
— Очэн красно!
Хозяева почему-то таращились на меня с полным непониманием, но я списывала это на их привычку к повседневным красотам природы. Только по возвращении домой ситуацию объяснил мой старший сын:
— Мать, ты же им говорила не «очень красиво!», а «очень красное!».
В центре Будапешта на острове Святой Маргариты мы у какого-то шведа свистнули колпак с колеса. Наш отлетел и сгинул без вести еще в Варшаве, купить новый оказалось невозможно, поехали без колпака. На острове «горбунок» шведа соблазнительно стоял рядом, мы решили пополнить комплект. Тырил, собственно, Войтек, я стояла на стрёме. Угрызений совести мы почти не испытывали, primo, швед купит колпак на родине без проблем, secundo, колпак дешевый.
Мы бы охотно оставили ему деньги, да конвертируемой валюты с собой не оказалось.
На ворованном не разживешься, так что в Польше колпак опять отлетел и усвистел в густую рожь.
В Бухаресте мы потеряли машину. Поставили ее где-то в старой части города и, не взглянув на название улицы, отправились осматривать памятники архитектуры пешком. Конечно, мы ее потом разыскали, но потратили на это битых четыре часа.
В Братиславе я наконец лично познакомилась с двумя чудесными женщинами — Хилдой Холиновой и Ханой Лерховой, переводившими на словацкий мои первые книги. Благодаря переводам у меня было полно денег в чешских кронах, и я растранжирила там весь гонорар, потому что обменивать на злотые по идиотскому курсу не было никакого желания.
В ноябре я снова отправилась в Копенгаген.
Остановилась у Алиции в Биркероде, привезла ей кучу продуктов, между прочим, даже соленые огурцы, ароматом которых, не знаю уж, как это удалось, пропиталась моя подушечка. Помимо огурцов, бигоса, колбасы и тому подобных продуктов в твердой форме, прихватила я и всякие крепкие жидкости. Нарезались мы вдвоем, Торкиль принял весьма скромное участие в нашей оргии и рано удалился спать.
Работать я устроилась уже в другой мастерской. Один из ее филиалов находился на Фиольстреде, там я и трудилась, опять ходила на службу пешком, что весьма способствовало моему творчеству.
В самом конце моего пребывания в Дании, уже весной, я приступила к роману «Что сказал покойник». Это единственная книга, которую я предварительно продумала целиком, и все благодаря хождению пешком. Ежедневно я шла пешком на работу и домой, а дважды в неделю ездила в Шарлоттенлунд, где до ипподрома приходилось идти через лес. Заняты были ноги, голова свободна, и я придумывала всякие истории.
С Аней и ее мужем я познакомилась через Войтека. Хватило пары задушевных бесед, чтобы нашлись общие знакомые. Аня прекрасно знала и моего первого мужа, и двух моих золовок, потому что до войны они ходили вместе в детский садик.
Это еще что, всякое бывает, но муж Ани оказался замешан в одну историю, в которую, по-моему, никто не поверит, но я клянусь, что ни одного слова не выдумала!
Фамилию Ани я не назову, потому что при всей ее обыкновенности муж Ани в некотором роде человек публичный, и он бы мне этого не простил. Я и так за долгие годы напакостила ему с нездешней силой, а уж сколько его тайн я никому не раскрыла, он сам не знает и даже сказать спасибо мне не может.
Так вот, шел он как-то по улице и вдруг увидел школьного приятеля. Оба ахнули, обнялись: «Как дела? Сколько лет, сколько зим!» — и отправились выпить кофейку. Именно кофейку, а не водки-пива, поскольку оба почти не пили. Понятно, начались воспоминания.
