Летом мы выбрались в СССР. Чуть раньше приехала из Советского Союза Елена Рахлина и позвонила мне, представившись моей горячей поклонницей. В Польше она оказалась только потому, что ее отец, заслуженный артист Советского Союза, приехал к нам на гастроли и свалился с инфарктом. Елену пустили в Польшу к отцу, который сначала лежал в больнице, а потом восстанавливал здоровье в Константине.
Елена прожила в Польше три месяца и за это время овладела языком. Она не обидится, если я напишу о ней правду: Елена — прелестная чудачка, которой мы с Алицией и в подметки не годимся. Искусствовед, переводчица со словацкого, экскурсовод по киевским историческим памятникам и еще бог знает кто еще. Польским она овладела весьма странно, но талантливо, то и дело создавая новые слова, полностью в духе языка.
Мы мгновенно сдружились, и она сразу пригласила нас к себе в Киев, а также в Крым, где ее отцу за великие заслуги дали большую дачу. Приехать мы должны были обязательно, и она сейчас же готова добыть нам в посольстве соответствующие разрешения.
— Елена, — в отчаянии упрашивала я, — успокойся, мне не нужно приглашения даже к вам! Весь соцлагерь для меня открыт нараспашку, не суйся ты в это посольство! Мы и так сможем приехать.
Какое там, для Елены все мои увещевания были как о стенку горох. Она затащила нас в русское посольство, и там произошло нечто, чего я до сих пор не понимаю.
Нас принял атташе по культуре литовец Яцкевичус, говорящий по-польски, как коренной варшавянин. Мы с Еленой поздоровались и, по-моему, больше рта не раскрывали. Говорили только мужчины — Яцкевичус и Марек. Беседа вращалась почти исключительно вокруг довоенных литовских сыров — я сама их еще помнила — и довоенной литовской ветчины, нарезанной тонюсенькими ломтиками. Распрощались мы с изысканными комплиментами. Выходя из посольства, Марек мне сообщил:
— Нам дадут частные визы.
— Прошу прощения, а на основании чего ты делаешь такой вывод? — поинтересовалась я, слегка остолбенев от такого заявления. — На основании сыров или ветчины из кабана?
— Вот увидишь…
Перед отъездом мы отправились за визой в русское посольство, и тут сбылись слова Марека. На основании знаний литовского сыра и тонко нарезанной ветчины мы получили частные визы с фотографиями и разрешением пересечь границу в любом месте, без всяких строго обозначенных маршрутов и ночевок, без ограничений во времени, к тому же без очереди, хотя в коридоре толпилась изрядная куча народа. Понять суть чуда я не сумела, но визу взяла.
Само собой, я заранее позвонила Елене и осведомилась, что ей привезти из Польши. Елена пожелала два распятия и двадцать крестиков, по ее определению, не «наперсных», а «нагрудных». Распятия я преспокойно запихнула в чемодан, а «нагрудные» крестики положила в сумочку. Кроме того, я везла с собой «Леся» на словацком языке, с рисунками Яна Мейсснера. На фоне таких иллюстраций текст уже ничего не значил. Книгу я взяла, чтобы обосновать выезд через Ужгород и визит в Братиславу, и мне даже в голову не пришло, каким бесценным сокровищем окажется этот мой роман.
Таможенный контроль на русской границе осуществляли обычно три таможенника. Один беседовал с жертвой и проверял документы, второй рылся в багаже, а третий стоял рядом и ждал, в какой момент у проверяемого в глазах мелькнет страх. У меня поинтересовались, зачем я еду в Словакию. Я предъявила «Леся», и тут весь таможенный контроль пришел в неописуемы восторг. Таможенник позвал пятерых коллег, все рассматривали рисунки Мейсснера и хохотали, а мои чемоданы их больше не волновали. Мне вернули книжку и разрешили ехать, пожелав счастливого пути.
Сразу же после этого меня просветили, что провоз предметов религиозного культа строго запрещен, и я совершила страшное преступление, понятия об этом не имея.
В Киеве нас, естественно, тут же повели осматривать достопримечательности: благодаря Елене, без очередей, зато исключительно лишь поверх голов. Плотная толпа заслоняла обзор на высоте человеческого роста. Приходилось вставать на цыпочки. Я не жалуюсь, там тоже было что посмотреть. Как-то так незаметно мы очутились у неприметного серого трехэтажного здания. Я поинтересовалась, что в нем находится.
— А-а-а, тут такая штука, не знаю, будет ли вам интересно… — замялась Елена. — Музей этого… ну, народного творчества.
Нам было интересно, и мы зашли в этот очаг культуры. Экспозиция меня так потрясла, что захотелось стащить всё и сразу. Вытолкали меня перед закрытием самой последней, да и то долго искали по всем углам: я пыталась схорониться с надеждой остаться на ночь, чтобы спокойно, в полном упоении всё рассмотреть, может быть, даже кое-что срисовать. Фотоаппарат мы с собой не взяли, а каталоги не продавались. Керамика и дерево — так себе, а вот вышивка и ткани!.. Словами эти шедевры не описать, их надо видеть.
Посетив этот музей, я сама начала вышивать и заразила мать, вспомнившую свои таланты в юности.
Странно, но во всем здании музея по трем этажам, кроме нас, бродило еще человек шесть…
В Крым мы отправились вдвоем с Мареком. Елена обещала приехать через сутки, в данный момент ее «Волга» не была готова. Через сутки мы счастливо соединились и продолжили путешествие вместе.
По дороге я открыла для себя сливы сорта «ренклод». Вдоль шоссе рядом с корзинами фруктов сидели тетки и зазывали покупателей. Сливы были на вид так себе, какие-то зеленые. Мы с сомнением купили килограммчик и сразу попробовали, пока переходили дорогу к оставленной машине. А попробовав, помчались обратно и купили еще два кило.
После слив я влюбилась в шелковицу. Шелковичные деревья росли по обе стороны дороги. Шелковицу собирают так: на землю кладут простыню, потом трясут ветки. Шелковицу мне уже случалось пробовать, я была в восторге, но ничего более восхитительного я не ела: нектар и амброзия, а не ягоды.
Елена дала мне совет сократить дорогу и, срезав угол, поехать через Карловку прямо в Красноград. Объясняла Елена как-то туманно.
— Там нет дорожного указателя, — озабоченно говорила она. — За Полтавой свернешь около такого… большущего куста…
Большущие кусты буйно колосились вдоль всей дороги, и тем не менее, к моему удивлению, я не заблудилась.
В Карловке, в гостинице, нас поначалу не хотели принять, потому как не оказалось командировочных удостоверений, но в конце концов за три рубля шестьдесят копеек нам дали нормальный номер с ванной и туалетом.
Поехали мы на пляж. Вокруг нас сразу же собралась толпа — мы стали сенсацией, потому что иностранцы там не бывали. Русский народ сердечный, с нами хотели подружиться все.
Провели мы в Геническе день и ночь и снова двинулись в дорогу. У перекрестка с главным шоссе нас подстерегли менты.
Суровые стражи порядка начали с вопроса:
— Вы откуда? — грозно спросили нас.
— Из Геническа, — признались мы с готовностью.
— А почему вы были в Геническе? Туда иностранцам нельзя!
