И он обулся, хотя трясти перестало.
Кстати, насчет «дитятка». Так я всю жизнь обращалась к своим сыновьям, и никакими законами это не запрещено, но Каролина в первый момент подняла страшенный рев.
— Он не твое дитятко! — верещала она, заливаясь горькими слезами. — Он мой папочка!
С огромным трудом удалось ей объяснить, что одно другого не исключает, что ее папочка — дитятко своей мамуси, и никакие законы природы мы не нарушили. Дня через три она примирилась с ситуацией.
Всё это время мы постоянно ждали вестей от Роберта, потому что Зося, его вторая жена, с минуты на минуту должна была родить. Телефонная связь в Алжире отнюдь не процветает, обмен информацией возможен только в письменном виде. Да и этот способ связи был ненадежен из-за весьма оригинального поведения почтальонов.
К примеру, был такой, который все письма запихивал в один, никому не доступный ящик, ибо владелец дома был в отъезде. Это поняли, когда наши родные, несколько месяцев нетерпеливо ожидавшие весточки с родины, взломали ящик.
Другой всю корреспонденцию многоэтажного дома приносил жене одного поляка, которая вызывала в нем неописуемый восторг. Толстая блондинка — апофигей красоты! Познав на своем опыте особенности работы местной почты, все поляки, работавшие по контракту, стали пересылать письма только с оказией: каждый, кто отправлялся в Алжир или возвращался на родину, вез внушительную сумку с письмами.
В конце концов от Роберта пришла телеграмма — родилась моя вторая внучка, Моника. Одновременно, уже в письме, Роберт с отчаянием умолял прислать стиральный порошок для младенцев, что меня доконало. Непонятно, почему я никогда не могла запомнить, как будет по-французски «стиральный порошок»? До сих пор не знаю, потому что в моем старом польско-французском словаре такого словосочетания нет.
Возвращаться я решила кружным путем, потому что у меня были дела во Франции и в ФРГ, и я решила по пути ими заняться.
Парижские дела были связаны с филателией. Я намеревалась купить свежие каталоги, которых в Польше не могла достать ни за какие деньги, и, по возможности, пополнить свою коллекцию марок. А в ФРГ нужно было получить деньги.
ФРГ тогда была единственной страной, обменивавшей все иностранные валюты, в том числе и марки ГДР, которых у меня скопилось немало от всяческих гонораров. Конечно, потратить их можно было и в ГДР, но, во-первых, не на что тратить, а во-вторых, я не любила ГДР и ехать туда не хотела.
Поэтому я разработала весьма сложный маршрут. Паромом из Алжира в Марсель, дальше уже поездом до Парижа, потом в ФРГ, в любой город, скорее всего, в Нюрнберг, чтобы миновать ГДР, затем в Польшу через Прагу.
У меня была заветная мечта купить перчатки. Привыкнув к машине, я легкомысленно не учла свой багаж. Мне и в голову не пришло, что сам он за мной не побежит.
— Мамуся, ты не справишься, — встревожился Ежи, когда мы всё упаковали.
— Брось! — отмахнулась я. — Как-нибудь доберусь. Не пешком же я иду!
У моего дитятка оказалось больше здравого смысла, чем у меня, старой перечницы. Справиться-то я, конечно, справилась, но таких глупостей я уже больше не делала…
Сразу по возвращении я занялась бизнесом — ни дна ему ни покрышки.
На каком-то арабском прилавке нам бросилось в глаза нечто необыкновенное, повлиявшее на большой отрезок моей жизни. Этим чудом оказались блестящие пластиковые листочки. Приметила их, кажется, Ивона, обожавшая всевозможные декоративные штуковины, а вот кому взбрело на ум использовать их для заработка, не упомню. Наверняка не мне. Дети купили таких листиков штук двадцать и повели агитацию:
— Мамуля, ну что тебе стоит, — начал мой сын, — поговори с какими-нибудь кустарями, может, удастся эти листики им втюхать и денег выгадать. Барахло это дешевое, а оптом и того дешевле.
И я дала себя уговорить, хотя успех задуманного мероприятия был, несомненно, сомнителен. Я прихватила с собой в Варшаву двадцать листочков и вступила на новый жизненный путь.
В первую очередь необходим был кустарь, художник, специалист по прикладному искусству. После долгих исканий я вышла на двух мужиков. Один выбрал себе восемь штук и дал мне за них сто злотых, на которые я три раза дунула, чтоб они поскорее размножились. Второй после долгого молчания принял наконец решение:
— Беру, — заявил он твердо. — Только мне надо пару тысяч, лучше шесть тысяч штук. Через две недели чтоб была доставка, в основном вон те — белые и розовые. По восемь злотых штука.
Прикинув, что листочки после всех пересчетов на динары — франки — доллары — злотые обошлись нам по два злотых, я признала сделку выгодной.
Через две недели должен был приехать один наш знакомый, он мог бы привезти эти листочки. Мы с мужиком договорилась, и я, весьма собой довольная, отправилась домой. Мне и в голову не пришло заключить договор или взять задаток.
Терзаний моих детей, которые в Алжире стали искать оптовика, описывать не буду. Знакомый приехал через три недели, а не через две, и привез мешок этого мусора. Заплатил пошлину, как полагается, причем здорово поломал голову, поскольку в аэропорту никто не знал, в какую рубрику внести эту пакость.
Кустарь, однако, наказал пошлину уплатить и требовал копии таможенных квитанций об уплате пошлины. В целом вышло недорого.
Я позвонила своему заказчику. Кустарь оказался дома, но он, видите ли, передумал и начал другое производство. Листики мои ему не нужны.
У меня руки опустились. Чертовых листочков дома было одиннадцать тысяч — дети отыскали какие-то другие прелестные цвета и докупили еще, заняв денег у знакомых. Да уж, сделку я провела что надо, собственного сына довела до банкротства! И что, скажите на милость, мне было делать со всем этим навозом?
Сразу признаюсь: отравила я себе жизнь этой дрянью на два года, без выходных и проходных. Советы, что с этим товаром делать, сыпались со всех сторон наперебой. Я дала объявление в газету, кто-то придумал продавать эти листочки на барахолке «Искра».
От отчаяния мне пришла в голову одна идея. Я ведь чувствовала себя ответственной за весь этот фарс. На барахолке, направо от входа, молодые люди продавали книги. Они выкроили мне местечко для раскладного столика и стульчика, а я за это подписывала им свои книжки, когда никто не видел. С автографом мои книги стоили на сто злотых дороже.
Торговая точка была что надо, успех у меня был бешеный, и я заодно открыла, что обожаю торговать на базаре. В результате у меня появилось прекрасное, хотя и утомительное, развлечение.
Некий очередной покупатель-самоделкин по доброте душевной посоветовал мне делать из листочков сережки. Я приобщила к производству Мацека, с которым работала еще в «Энергопроекте». Расходился наш товар не только на барахолке «Искра», но и в магазинах, потому что мы делали дивной красоты рекламные плакатики, рекламируя свой товар.
В общем, целыми днями пересчитывали мы товар поштучно, отчего без труда можно было и ослепнуть, к тому же вытягивали для швенз
[18]
медную проволоку из электрических проводов.
