Я заехала за ней в Урсинов, и мы двинулись на Брудно. Но дальше было так. Я остановила машину у кладбищенских ворот, но Тереса наотрез отказалась выходить, потому что народу было столько, что яблоку негде было упасть.
О том, чтобы нормально припарковаться, нечего было и думать, я десять минут ждала в плотной пробке, чтобы проехать дальше.
Так мы и не побывали на кладбище.
Домой я доставила Тересу только через час. Милейшая прогулка. Вот так и бывает, если я что-то делаю вопреки своему желанию или исключительно по доброте душевной и из чувства долга. Надо уяснить себе — раз моя душа протестует, лучше и не начинать. К сожалению, у меня это плохо получается.
После экскурсии к кладбищенским воротам Тереса взяла некоторую паузу и уже не цеплялась ко мне с просьбами так часто.
К ней стали цепляться различные хвори, с учетом ее возраста — просто мелочи, но на них уже было нельзя не обращать внимания. Появилось мерцание предсердий, Тересу забрали в больницу, где ей совсем не понравилось, приступ быстро купировали, и она немедленно решила возвращаться домой.
Приближалась Пасха. Наш семейный врач, который уже долгие годы берег здоровье болезненных членов нашей семьи, планировал на праздник поехать к семье и заклинал меня всеми святыми, чтобы я задержала Тересу в больнице. Я обещала, что постараюсь, доктор спокойно уехал, а Тереса немедленно проявила неуживчивый характер своих предков по женской линии.
В Страстную пятницу она позвонила и заявила, что выписалась. Тереса потребовала, чтобы я приехала в больницу, взяла у нее ключ от дома, поехала к ней, прихватила ее одежду и привезла в больницу. Ну а потом отвезла ее домой. Она сообщила, что уже стоит возле больничного лифта и ждет меня. Пришлось поторопиться.
Остро встала проблема сиделки. Может быть, если бы состояние моего здоровья было хоть немножко получше, я бы с Тересой малость пожила, хотя не могу сказать, что смогла бы за ней ухаживать, так как сама мысль о медицине мне неприятна. Увы, это был период, когда состояние моего здоровья мало чем отличалось от ее собственного, и я начала вызванивать наших знакомых сиделок. Одну я сразу поймала, и надо сразу отметить, что это была замечательная опытная сиделка, милая и доброжелательная, много раз помогавшая нашей семье. Она оказалась свободна на тот момент и приступила к своим обязанностям.
К сожалению, и на солнце есть пятна. Был недостаток и у сиделки. Эта женщина всегда лучше знала, что требуется ее больному. Пациент — существо капризное, раздражительное, упрямое, только голову морочит. Но у нашей сиделки не забалуешь. Пациент должен скушать и выпить именно то и столько, сколько она дала, принимать лекарство точно по часам и не плясать по квартире вприсядку, а тихонечко лежать в кроватке. Можно, конечно, развлекать пациента разговорами, но на этом точка, и пусть не выпендривается. Сиделка словно была создана для Тересы. Она ведь тоже лучше знала, что кому надо…
Потихоньку здоровье к Тересе вернулось, и тут она получила приглашение от Лильки приехать в Чешин. Мы с Тересой в Чешине уже бывали, ей там понравилось, она заявила, что охотно бы поехала к Лильке еще, но только при одном условии: со мной вместе. Правда, мне не нужно с ней в Чешине гостить, я просто ее отвезу туда, потом вернусь в Варшаву, а попозже за ней приеду…
Кто знает, может, я и согласилась бы, если бы не одна мелочь — Тереса во время любой поездки охает и ахает от малейшей неровности, кочки, ямки. В Чешин и обратно под такой аккомпанемент… Нет, это выше моих сил, Тересино уханье разве что глухой пень вынесет…
И что я, собственно, стала брюзжать на Тересу, упокой, Господи, ее душу? Она научила меня делать красивый маникюр, лежать навзничь на воде, она терпела мою мать в Канаде, а в Копенгаген как-то раз даже прислала мне двести долларов…
Да, верно, в последние годы жизни она казалась чрезвычайно избалованной, но этому есть объяснения. Тереса ведь была самой младшей из детей, старшие ее постоянно третировали и обижали. Ей все время приходилось под кого-то подстраиваться, а когда старшие сестры ушли в мир иной, Тереса наконец-то ожила. Можно сказать, показала всем, на что она способна.
Конечно, я для нее оказалась крепким орешком. Меня тоже не мачеха родила и не курица лапой из-под плетня выгребла. Прабабушка одобрительно кивает мне с того света — знай наших!
Я ни разу в жизни из-за Тересы не плакала, а вот ей из-за меня приходилось, правда, нечасто. Зато Томира, племянница Тересы со стороны Тадеуша, рыдала из-за Тересы постоянно…
Я, кажется, поняла, в чем дело. Тереса завидовала молодым. В ее душе пылала прежняя жажда жизни, а к ней примешивалась обида, что она уже не может так же беззаботно развлекаться, как молодежь. А если Тереса не может, пусть и другие не развлекаются. Отсюда всякие глупые Терезины поступки, в результате которых сложилось мнение, что Тереса отличалась кошмарным характером.
Последние месяцы жизни она провела с кардиостимулятором, а умерла так, что дай Бог каждому.
В момент смерти она находилась на кухне. Внезапно пожаловалась на слабость, ее сиделка — чудесная девушка — обняла Тересу, чтобы отвести в комнату и уложить, но Тереса мягко выскользнула из ее рук, упала на пол и умерла. Скончалась с улыбкой на губах. Мне бы так, между нами говоря.
Как могло случиться, что Тереса умерла без вставных челюстей, я не могу понять. Может, ей было неудобно с ними, а вопросы привлекательной внешности ее уже не волновали — неизвестно, но факт остается фактом: Тереса умерла, а зубы остались в стакане.
Заплаканная и перепуганная сиделка (я же говорила — золотая девушка!) настаивала, что нужно вставить Тересе зубные протезы, потому что она вот-вот встретится на небе с Тадеушем, и как она при этом будет выглядеть?
Малгося и Томира запротестовали. Они вовсе не хотели, чтобы Тереса плохо выглядела, просто такая задача им была не по плечу чисто технически. Для всех троих это оказалось непреодолимой трудностью, и тогда девушки решили, что хотя бы оденут ее элегантно.
Разумеется, с пола Тересу сразу подняли и положили на кушетку в спальне, но одеть ее оказалось труднее, чем девушки сначала подумали. Ведь пока приехал доктор, пока он выписал свидетельство о смерти, прошло много времени, и наступило трупное окоченение. Видимо, что-то Тересе в этих манипуляциях не понравилось, потому что уже после смерти она дала Томире в зубы.
Втроем девушки одевали Тересу в ее любимое платье, трудно это было невероятно: ни повернуть тело, ни согнуть, две девушки с одной стороны кушетки, Малгося с другой. Ни с того ни с сего тело перевернулось само, и окоченевшая рука, твердая, как полено (это вполне естественно), с мощного размаху заехала Томире по скуле. Аж эхо разнеслось. Малгося сказала, что никогда в жизни она никому не признается, какой дикий приступ хохота напал тогда на нее.
В итоге зубной протез зареванная сиделка положила Тересе в гроб. На мой взгляд, надо было бы туда же добавить слуховой аппарат. После этого даже удивительно, что на похоронах Тересы уже никаких глупостей не приключилось.
