— Вино пахнет пробкой! На вкус — отрава!
Официант пытается что-то сказать, но Морган затевает яростную публичную речь о свойствах благородных вин, о том, что такое вино должно иметь долгое бархатистое послевкусие, а оно, наоборот, резкое и терпкое, что танины должны иметь мягкую округлую конституцию, а они совершенно плоские— и так далее, и так далее.
Во время этой речи официант переминается с ноги на ногу, и вид у него становится все более встревоженный. Наконец ему удается вставить:
— Non parla Inglese!
[89]
— Нет. ну это совершенно ни в какие ворота! — ревет Морган, оглядываясь в поисках метрдотеля.
— Scusa. — говорю я парнишке по-итальянски. — Этот человек умственно неполноценный, и я прошу у вас прощения. Если бы вы могли унести это вино и принести новую бутылку, было бы просто замечательно!
— A, grazie signorina! — официант кивает и шустро убирает бокалы, стараясь держаться подальше от Моргана.
— Пятизвездочный отель, а чертов официант не говорит по-английски, — шипит Морган.
— Думаю, это был ученик, — говорю я Моргану, стараясь сдержать закипающий во мне гнев.
— Ваша любимая цитата? — говорит мама, словно почувствовав, что, если Морган скажет еще что- нибудь против итальянцев, я штурмом возьму кухню и притащу оттуда самую острую mezzaluna.
[90]
Он открывает было рот, но в это время за круглый столик рядом с нами садится богато одетая пожилая женщина, и Морган вонзается в нее взглядом. Компанию даме составляет пушистый песик породы шитцу — и больше никого. Мое сердце наполняется сочувствием к ней. До встречи с Люка я склонялась к тому, что в конце концов тоже к этому приду.
— Ха-ха! Я вспомнил замечательную цитату! — гремит Морган. — Август Стриндберг: «Терпеть не могу людей, которые держат собак. Они — трусы, которым не хватает смелости кусать людей самим». Ха-ха-ха!
Тот факт, что Стриндберг был uieeò. переполняет чашу моего терпения. И поскольку песик не накидывается на Моргана, я решаю сделать это за него.
— А как насчет людей, которым не хватает смелости разговаривать самостоятельно? — спрашиваю я сквозь зубы.
Ответом мне была изумленная тишина. Морган яростно на меня уставился.
— У меня есть цитата специально для вас, Морган. Ральф Уолдо Эмерсон, американский философ и поэт. Он сказал «Ненавижу цитаты. Скажи, что ты знаешь сам».
Морган открывает рот, но я встаю со стула и говорю:
— Малыш, я могу опустить тебя на шести языках, так что, если не можешь придумать остроумный ответ на хорватском, лучше не начинай!
И с этими словами я гордо удаляюсь.
В холле я останавливаюсь, чтобы отдышаться, и тут замечаю, что вся дрожу. Поверить не могу, что я это сказала! Поверить не могу, что назвала Моргана «малыш»!
— Ким! — Мама спешит за мной.
— Извиняться не буду, — твердо говорю я.
— Я не собираюсь тебя уговаривать, — ухмыляется она. — По-моему, ты была великолепна. И Тони тоже так считает.
— Он не сердится?
— Только на Моргана — за то, что он был так груб.
— Понятно.
— Ты вернешься за стол?
— Я лучше пойду в отель, — решаю я.
Возвращаться сейчас было бы явным перебором.
— Хочешь, я пойду с тобой? — предлагает мама.
— Нет. не надо. — Я улыбаюсь. — Оставайся. Увидимся позже.
Мама несколько смущена.
— Или завтра, — добавляю я, — если ты собираешься ночевать здесь…
— У меня есть здесь запасная одежда.
— Тогда увидимся в магазине в девять тридцать? — Я изо всех сил стараюсь, чтобы слова мои прозвучали беззаботно.
— Если ты уверена…
— Я уверена, — говорю я и целую ее в щеку на прощание. — Скажи спасибо тому, кто заплатит за обед.
— Хорошо. — Мама смотрит на меня с нежностью. — Спокойной ночи, дорогая. Я тобой горжусь.
У меня сжимается сердце.
— Спокойной ночи! — Я машу рукой и выхожу из холла на улицу.
Миновав окно в бассейне — в это время суток уже никаких ног, — я подхожу к лестнице, ведущей на пьяцца.
— Эй, подожди!
Я не успеваю обернуться, как меня догоняет Тайлер. Он хватает меня за локоть и целует в губы. Я смотрю на него во все глаза.
— Извини, я не мог тебя не поцеловать! — задыхаясь, объясняет он. — Я столько лет стараюсь его заткнуть, а ты так здорово это сделала. Ты — потрясающая!
Я рассматриваю бетонные плиты у себя под ногами и стараюсь прийти в себя.
— Не уходи, пожалуйста, — тихо говорит Тайлер.
— Мне надо идти, — отвечаю я.
— Нет. не надо, — улыбается он.
— Ну, мне не обязательно уходить, — соглашаюсь я. — Но я бы хотела.
— Мы могли бы отпраздновать встречу!
— Я устала. — Мы остались наедине, и теперь я робею.
Тайлер секунду меня разглядывает.
— Ладно, тогда я тебя провожу. Позволь мне хотя бы это.
Я неловко переминаюсь.
— Да я сама доберусь.
— Нет. я настаиваю. — Тайлер кивает водителю такси, который стоит неподалеку, прислонившись к зеленому с желтым «фиату-мареа».
Мы доезжаем до Капри-Таун; я уговариваю не выходить из машины, а вернуться в этом же такси в Анакапри, но он говорит, что проводит меня до отеля «Луна», даже если ему придется идти в пяти шагах позади меня.
Когда мы наконец подходим к воротом, он замечает монастырь Святого Якоба.
— Вот дела! Вы живете совсем рядом. Я ведь был здесь сегодня.
— Правда?
— Да. здесь сейчас проходит выставка картин Дифенбаха. Все в темно-серых тонах. Можно было бы пробраться внутрь и посмотреть, но тебе потом кошмары будут сниться.
— Настолько плохо? — Я заинтригована.
— Очень мрачно — во всех смыслах этого слова, — говорит Тайлер, заманивая меня на территорию монастыря.
Мы выходим на смотровую площадку, откуда открывается прекрасный вид на «Луну». Я смотрю на отель с гордостью. Он действительно оказался настоящим раем.
— Замечательно расположен. — говорит Тайлер. — Из наших окон в «Паласе» не увидишь ничего похожего. Которые — ваши?
— Третий этаж, примерно посередине… — Я показываю рукой. — С видом на сад и на…
О боже.
