— Из болтовни той скотины я уловил ваше имя, — говорит Игнатьев. Он смотрел на меня хладнокровно, как доктор, изучающий любопытный образец. — Вы, полагаю, офицер из Балаклавы. Едете в Староторск, для размещения у полковника, графа Пенчерьевского. У него уже есть один английский офицер… на попечении.
Я старался поймать взгляд графа и не смотреть на регистратора, который плюхнулся за ближайший стол и лихорадочно пытался остановить кровь, хлещущую с рассеченного лица; никто и бровью не повел, чтобы оказать ему помощь. Не знаю почему, но мои пальцы, державшие сигарету, дрожали; это было странно, ибо этот до предела элегантный, обходительный и дружелюбный молодой джентльмен всего лишь поддерживал светскую беседу. Но мне только что пришлось увидеть его за работой, и я понял, какая бездушная, звериная жестокость кроется под маской очарования. У меня нюх на подлецов, а этот капитан Игнатьев был из числа худших — можно было почувствовать, как этот человек, подобно электрическим волнам, распространяет вокруг себя необузданную ярость.
— Не смею задерживать вас, полковник, — проговорил граф все тем же ледяным тоном, и вся неизмеримая заносчивость русского аристократа проявилась в том, как он не взглядом, не жестом, а всего лишь едва заметным движением головы обратился к моему сопровождающему и тот пулей выскочил из молчаливой толпы.
— Быть может, мы свидимся в Староторске, — сказал Игнатьев и с легким поклоном повернулся спиной.
Мой сопровождающий поспешно, но уважительно проводил меня до телеги, будто дождаться не мог, когда же мы уедем. Я ничуть не возражал: чем меньше времени проведешь в обществе таких людей, тем лучше.
Она меня потрясла — эта короткая встреча. Бывают люди ужасные в самом истинном смысле этого слова — я понял тогда, почему царь Иван Грозный заработал свое прозвище, — под этим подразумевается нечто гораздо большее, чем поджимающая губы злоба обычного мучителя. Если существует Сатана, то он наверняка русский — никому другому не придет в голову проявлять столь бездушную жестокость, для них же это часть повседневной жизни.
Я поинтересовался у своего штатского, кто такой этот Игнатьев, но услышал в ответ только невразумительное бормотание. Русские не любят говорить о начальстве — это небезопасно, и я сделал вывод, что Игнатьев — пусть и простой капитан — настолько важная и родовитая персона, что о нем лучше вообще молчать. Так что я стал утешать себя мыслью, что, возможно, видел его в первый и последний раз (ха-ха!), и обратился к созерцанию окружающего пейзажа. Через несколько миль унылая степь уступила место пространным, хорошо возделанным полям, на которых трудились крестьяне и животные; дорога стала лучше, и вот пред нами предстало внушительное бревенчатое строение с двумя крыльями, многочисленными пристройками, в окружении стен с воротами. Вдали курились дымки деревни. По посыпанной гравием дорожке, идущей между двумя ухоженными газонами с ивами по краям, мы вкатились через въездную арку в просторный двор и остановились перед домом на площадке для карет, где бил красивый фонтан.
«Так, думаю я, — немного повеселев, — уже лучше». Цивилизация посреди варварства, да еще какая! Приятное местечко, изысканные удобства, прекрасный климат — целебные источники, вне сомнения, — что еще нужно усталому солдату для отдыха и поправки здоровья? Флэши, сынок, здесь очень даже мило пожить до подписания мирного договора. Гармонию нарушал только вид застывшего у парадного входа казачьего караула, напомнивший мне, что я все-таки пленник.
Появился лакей, и мой штатский пояснил, что меня проводят в отведенные апартаменты, после чего произойдет встреча с графом Пенчерьевским. Меня отвели в прохладный, обитый светлыми панелями холл, и если могло что-то еще ободрить мой поникший дух, так это роскошные меха на отполированном до блеска полу, удобная кожаная мебель, цветы на столе, уютный аромат покоя и прелестная блондиночка, только что спустившаяся с лестницы. Встреча с ней была столь неожиданна, что я мог только хлопать глазами, таращась на нее, как бедолага Вилли на свою шлюху из Сент-Джонс Вуда.
А там было на что поглазеть. Среднего роста, лет восемнадцати-девятнадцати, с пышной грудью, осиной талией, с задорно вздернутым маленьким носиком, розовыми щечками с ямочками и копной серебристо-русых волос, девица могла заставить истекать слюной кого угодно, особенно если ты два месяца не был с женщиной и только что завершил долгое утомительное путешествие по Южной России, не видя никого, кроме уродливых крестьянок. В мгновение ока я мысленно ее раздел, повалил и оседлал. Когда мы разминулись, я поклонился на самый бравый манер, она же скользнула по мне безразличным взором раскосых серых глаз. «Не буду возражать, если война окажется долгой», — подумал я, глядя ей вслед, но тут меня отвлек мажордом, пробормотавший свое вечное: «Pajalsta, excellence»,
[51]
и, проведя меня по широкой скрипучей лестнице, затем по изгибающемуся коридору, остановился наконец у высокой двери. Он постучал, и чей-то голос ответил, по-английски:
— Входите… Нет, как же это по-русски… khadee-tyeh!
[52]
Услышав знакомую речь, я усмехнулся, и вбежал внутрь, крича:
— Хелло, приятель, кто бы ты ни был! — и протянул руку.
Мужчина примерно моего возраста, читавший на кровати, изумленно уставился, опустил ноги на пол, встал и снова рухнул на постель, глядя на меня, как на призрака. Он затряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение, а потом закричал:
— Флэшмен! Святые небеса!
Я обомлел. Где-то я его видел, только не мог вспомнить где. И тут годы повернулись вспять и передо мной предстало лицо мальчика в цилиндре, а мальчишеский голос произнес: «Сожалею, Флэшмен». Да, это он самый и был — Скороход Ист из Рагби!
VI
Бесконечный миг мы, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом из наших уст одновременно вырвалась одна и та же фраза:
— Какими судьбами тебя сюда занесло?
Мы растерянно осеклись, потом я говорю:
— Меня взяли в плен под Балаклавой, три недели назад.
— А меня захватили в Силистрии, три месяца назад. Я здесь уже пять недель и два дня.
И опять мы молча смотрели друг на друга некоторое время. Наконец я не выдержал:
— Так, дома тебе явно не стоило объяснять, что значит быть гостеприимным. Неужто ты мне даже стул не предложишь?
При этих словах он подпрыгнул, залился краской и рассыпался в извинениях — все тот же прямодушный Скороход, насколько можно судить. С тех пор он стал выше и тоньше, каштановые волосы поредели, но в нем сохранилась все та же порывистая, неуклюжая нервозность, памятная мне по прежним временам.
— Все это так внезапно, — заикался он, пододвигая мне стул. — А… Ах… Я так рад видеть тебя, Флэшмен! Ну же, дружище, дай руку! Вот! Ну и ну… экий ты вымахал, будь здоров! Ты всегда был верз… высоким парнем, хотел я сказать. А все-таки, разве это не удивительно… эта наша встреча вот здесь… спустя столько времени! Дай-ка подумать: прошло уже четырнадцать… нет, пятнадцать лет с тех пор как… как… хм…
