— Якуб, друг мой, — начинаю я. — Поразмысли минутку. Я бы мечтать не осмелился о большем, чем отправиться вместе с тобой и Кутебаром на это дело. Поверь, у меня есть к этим русским свиньям свой собственный счетец. И если в моих силах внести хоть ничтожный вклад в успех, я готов на это душой и телом. Но я не артиллерист. Мне известно кое-что об этих ракетах, но это не важно. Любой дурак сумеет нацелить их и выстрелить — Кутебару это проще, чем ветры пустить, — при этих словах все рассмеялись, как я и рассчитывал. — У меня же есть долг перед страной. Я, и только я один обязан доставить эти сведения — кому еще поверят? Видите теперь: придется вам обойтись без меня.
— Не уверен, — говорит Якуб. — Как мы без тебя? Может, ты и не артиллерист, но ты солдат, обладающий тем небольшим навыком, который может означать разницу между успехом и неудачей. И ты знаешь, мой кровный брат, умрем мы или останемся в живых, если эти корабли вспыхнут, подобно восходящему солнцу и пойдут ко дну, мы и тени не оставим от угрозы, нависшей над нашими с тобой странами! Мы разожжем огонь, который опалит даже кремлевские стены! О, Аллах, что за костер разгорится!
Одного взгляда на эти сверкающие глаза, на светящееся безумной радостью соколиное лицо было достаточно, чтобы сердце мое ушло в пятки. Как правило, когда дело касается моей шкуры, я не стесняюсь возвысить голос и готов простираться ниц пред престолами цезарей, но понимал, что сейчас ничто не поможет. Даже нервно сглатывая слюну, я отдавал себе отчет в справедливости его доводов: спросите Раглана, Герцога или Наполеона — они все сказали бы, что мне необходимо остаться. И нет смысла пытаться опровергнуть логику человека Востока — если, конечно, у тебя самого не огонь в крови. Поупиравшись немного, в пределах приличий, я согласился. Мы выпили еще кофе. Кутебар хвастливо разглагольствовал о числе русских, которых он убьет, а Якуб, обнимая меня за плечи, благодарил Аллаха за подаренную ему возможность разрушить намерения царя. А первопричина моих бед — узкоглазая ведьма в обтягивающих штанишках, не говорила ничего, только подошла к подвешенной к решетке беседки птичьей клетке и, нежно насвистывая, побуждала соловья спеть.
Я сидел, внешне спокойный, но внутренне сгорал от желания найти выход из положения, но без толку. Они перешли к обсуждению деталей дела, и оставалось только принять в этом участие, делая вид, что мне это по душе. Оглядываясь назад, обязан признать, что спланировано все было отлично: пять тысяч всадников, разделенных на три отряда под началом Якуба, Кутебара и Сагиб-хана, должны были как снег на голову обрушиться на лагерь у форта Раим в четыре утра, проложив себе дорогу к берегу и пирсу. Сагиб-хану предстояло защищать северный фас за пирсом, обращенный фронтом к Сырдарье. Якуб берет южный фас, выходящий на берег моря. Оба этих отряда смыкают свои ряды, образовывая кольцо стали и огня, противостоящее русским контратакам. Кутебар со своими конниками будет внутри, в резерве, прикрывая огневую партию — при этом все взгляды благоговейно обращались на меня, я же изображал в ответ широкую улыбку, которую любой дантист признал бы образцовой.
По словам Кутебара, ракеты и пусковые установки хранятся в го-доне. Шпионы Якуба — завербованные рабочие, спавшие на берегу, — с готовностью проводят нас туда. И вот, пока вокруг будет кипеть ад кромешный, неустрашимый Флэши со своими помощниками расставит дьявольские изобретения на позициях и откроет пальбу по пороховым транспортам. А когда произойдет великий взрыв имени Гая Фокса
[117]
— ежели таковой случится — мы бросимся в море. До устья Сырдарьи там полмили, и Катти Тора — уродливый коротышка с желтыми зубами и косой, один из незнакомцев, присутствовавших на совете — будет ждать на другом берегу реки всех, кто сумеет до него добраться. Ладно, хоть какой-то проблеск надежды: в свое время я аж Миссисипи переплыл.
[118]
Но чем больше я размышлял о деле, тем более жутким оно казалось. Ей-богу, меня так и подмывало повернуть вспять. Была бы под рукой лошадь, я бы ринулся куда угодно. Впрочем, на юг, в сторону Персии, предпочтительнее всего, ибо там меня станут искать в последнюю очередь. Только удастся ли свалить без помех? Кровный брат или нет, Якуб-бек не простит дезертирства. Берег и ракеты сулили хотя бы тень надежды; хуже, чем при Балаклаве, уж точно не будет. Господи, что за кошмарное воспоминание! Так что я старался держаться молодцом, слушая, как эти ухмыляющиеся волки цокают языками, обсуждая свой план, а когда Шелк нарушила молчание, заявив, что намерена лично отправиться с отрядом Кутебара и помочь с ракетами, я даже сумел выдавить одобрительное «угу», прибавив, как здорово будет иметь ее под боком. Невзгоды учат тебя одному — хранить на лице маску, когда больше рассчитывать уже не на что. Она одарила меня задумчивым взглядом и снова обратилась к своему соловью.
Как вы можете догадаться, спал я той ночью плохо. В очередной раз потроха мои насаживают на вертел, и черта с два что с этим поделаешь — только терпи и улыбайся. «Какое безумие!» — восклицал я, колотя подушку. Раньше в таких случаях я плакал или молился, но теперь не стал: все равно ни разу не помогло. Оставалось только потеть и надеяться: сколько раз мне удавалось уже выкручиваться, быть может, везение не подведет и на этот раз. Только в одном я был уверен на все сто — первым человеком, который завтра бросится в воду, окажется Г. Флэшмен, и никто иной.
Поутру я нервно слонялся вокруг палатки, наблюдая за просыпающимся лагерем, — ни за что вам не увидеть столько лиц, светящихся счастьем в предвкушении неминуемой жестокой гибели. Многие ли из них доживут до следующего рассвета? Меня это не волновало — пусть хоть все подохнут и провалятся в ад, лишь бы мне удалось спастись. По мере того как время шло, внутренности мои все сжимались, и наконец меня затрясло так, что стало невтерпеж: я решил отправиться в беседку и в последний раз попробовать вразумить Якуб-бека. У меня не было плана, но в худшем из случаев я могу попросту отказаться участвовать в этой сумасшедшей авантюре, и будь что будет. В таком отчаянном состоянии духа я прошагал через деревню, почти совсем опустевшую, так как все собрались в лагере внизу, миновал маленькую арку и полог, закрывавший вход в сад. И обнаружил там только дочь Ко Дали, сидящую у фонтана и играющую пальцами с водой, в то время как ее треклятый котенок наблюдал за разбегающейся рябью.
Вопреки своей дьявольской озабоченности — по ее, в первую очередь вине, возникшей — при виде девушки я ощутил извечное адамово искушение. На ней был плотно облегающий белый халат с шитым золотом пояском, а ее босые ножки выглядывали из-под полы; на голове неизменный тюрбан, тоже белый. Выглядела она, словно Шахеразада во дворце халифа — любопытно, сознает ли она это?
— Якуба нет, — говорит это прелестное создание, опережая мой вопрос. — Он вместе с остальными поехал на разговор с Бузург-ханом. Скорее всего к вечеру вернется. — Шелк погладила котенка. — Ты подождешь?
