VIII
Теперь должен рассказать вам кое-что любопытное о боли — и Канпуре. В моей лодыжке, которую я считал сломанной, оказалось лишь сильное растяжение связок, что в любом другом месте заставило бы меня несколько дней проваляться на спине, жалобно постанывая. В Канпуре же я поднялся на ноги уже через пару часов, испытывая страшную боль, но не имея другого выбора, кроме как терпеть ее. Такое уж это было место — на легкую работу там можно было рассчитывать, только если бы вам оторвало обе ноги.
Представьте себе огромное полевое укрепление, с каменно-земляным парапетом пяти футов высоты, вплотную примыкающее к двум одноэтажным казармам, одна из которых представляла собой лишь выгоревший дотла остов, а у второй оставалась только половина крыши. Вокруг была полностью открытая площадка, простирающаяся на сотни ярдов до самых позиций окруживших нас панди, которые разбили свой лагерь среди деревьев и полуразрушенных зданий. В миле или менее к северо-западу, вдоль берега реки раскинулась огромная бесформенная масса самого города Канпур — но если кто-нибудь из моего поколения говорит о Канпуре, то имеет в виду именно эти два полуразрушенных барака с окружающей их земляной стеной.
Это и была та твердыня, которую Уилер и его малочисленный гарнизон удерживали против целой армии уже две с половиной недели. Когда началась осада, в укреплении было девятьсот человек, причем около половины из них составляли женщины и дети; еще там было порядка четырех сотен британцев — военных и штатских и сотня лояльных туземцев. У них был один колодец и три пушки; им приходилось существовать на двух горстях муки в день, отбиваясь от трех тысяч осаждавших их бунтовщиков. Которые непрерывно обстреливали их из пятнадцати орудий, засыпали пулями из мушкетов и пытались штурмовать траншеи. В первые же две недели от пушечного огня, жары и болезней защитники укрепления потеряли более двухсот человек — мужчин, женщин и детей. Госпитальный барак сгорел дочиста вместе с теми, кто был внутри, и из трехсот человек, которые еще могли сражаться, более половины были либо раненые либо больные. Они стреляли из пушек и обороняли стены, вооружившись мушкетами, штыками и всем, что попадалось под руку.
Это, как я понял, к своем ужасу, и было то место, куда я бежал в поисках безопасного укрытия, неприступная крепость, которую, как болтал Роуботем, можно будет с легкостью удержать! Пока она держалась — благодаря усилиям голодных призраков, половина из которых никогда до этого не держала в руках мушкета и их жен и детей, до последнего дыхания помогающих перезаряжать ружья. Было ясно, что если помощь не придет достаточно быстро, эти полуразрушенные бараки и траншеи рано или поздно станут их братской могилой.
Роуботем не дожил до того, чтобы оценить глубину своей ошибки: вместе с половиной своего отряда он остался лежать в долине — его последним просчетом стало то, что время нашего прорыва совпало с моментом начала штурма мятежников.
Я был старшим офицером среди тех, кому удалось благополучно (?) добраться до укрепления, и когда стало известно кто я, а моя распухшая лодыжка была заботливо перевязана, мне помогли доковылять до отгороженного угла в одном из оставшихся бараков, где Уилер организовал свой кабинет. Мы недоверчиво смотрели друг на друга — он, потому что я больше напоминал какого-нибудь Абдула из Бульбула, а я — потому что вместо рослого, всегда оживленного офицера, каким я знал его десять лет назад, передо мной сидел изможденный, усталый старик. Его угрюмое лицо было покрыто морщинами, а в своем измятом и запачканном мундире и рваных бриджах он был похож на мертвого садовника.
— Боже милостивый, да это никак молодой Гарри Флэшмен! — так он приветствовал меня. — Ну и вид у тебя! Откуда, дьявол побери, ты такой взялся?
Я рассказал ему — и в несколько слов объяснил, что случилось в Мируте и Джханси, несмотря на то что дом успел за это время трижды содрогнуться от ударов ядер и со стен посыпалась штукатурка. Уилер лишь невозмутимо смахнул ее крошево со стола и произнес:
— Ну что ж — спасибо Господу за двадцать человек подкрепления — правда, даже не знаю, чем мы будем вас кормить. Впрочем, что значит потерпеть еще несколько месяцев? — видите ли, мы просто обязаны… Вы ничего не слыхали о том… о том, что наши выступили на выручку из Аллахабада или Лакноу?
Я ответил, что ничего не знаю об этом и он, с едва заметным жестом отчаяния, обвел взглядом своих старших офицеров, Вайберта и Мура.
— Полагаю, на это не стоит больше надеяться, — сказал он, — значит, мы можем только исполнять наш долг как можно дольше? Если бы только не дети, думаю, что мы могли бы держаться до бесконечности. До сих пор никакого нытья, представляете? — Он устало усмехнулся. — Не поймите неправильно, если я скажу, что рад вас видеть здесь, Флэшмен, и не против, чтобы вы приняли участие в нашем совете. Между тем лучшее, что вы можете сделать сейчас, — это занять свое место среди защитников вала. Мур покажет вам — и да благослови вас Бог! — сказал он, пожимая мне руку.
Именно от Мура, высокого светловолосого капитана, с рукой, висящей на заляпанной кровью перевязи, я и узнал о событиях последних двух недель и о том, насколько действительно отчаянным было наше положение.
Одно дело — читать об этом, но картина происходящего была просто ужасна. Мур, хромая, провел меня по укреплению, и мне то и дело приходилось приседать, поскольку ружейные пули, выпущенные из лагеря сипаев, постоянно свистели у нас над головой, расплющиваясь о стены казармы или находя себе цель за пределами здания. Это было ужасно — и тем не менее казалось, что никто не обращает на это особого внимания. Люди у бруствера то и дело приподнимались, чтобы взглянуть на противника, и лишь слегка пригибали головы, не делая даже шага в сторону, когда мимо пролетала пуля. Я продолжал нервно приседать, так что Мур улыбнулся и сказал:
— Скоро вы к этому привыкнете — стрелки панди никогда не попадают туда, куда целятся. Редко какие их выстрелы вредят нам — проклятие! — Облако пыли, выбитое пулей из бруствера, окутало нас. — Санитары, сюда! Живее!
Неподалеку от места, в которое попала пуля, корчилось чье-то тело. На крик Мура двое малых выскочили из казармы, чтобы помочь раненому. После краткого осмотра один из них покачал головой, они подняли тело и потащили его в сторону, где виднелось нечто, напоминающее колодец; они сбросили убитого туда и Мур заметил:
— Это наше кладбище. Я подсчитал, что мы относим туда кого-нибудь почти каждые два часа. А здесь — действующий колодец, из которого мы берем воду. Не стоит подходить слишком близко — самые меткие стрелки панди обстреливают его из вон той рощицы. Весь день он им виден как на ладони, так что приходится запасаться водой по ночам. Джок Маккиллоп занимался этим целую неделю, прежде чем им удалось в него попасть. Одному небу известно, скольких водоносов мы потеряли с тех пор.
Что мне казалось особенно нереальным, так это то, каким спокойным, обычным тоном капитан обо всем этом говорил. Таков был этот гарнизон, голодающих защитников которого мятежники отстреливали одного за другим, а Мур спокойно шел, чертовски хладнокровно рассказывая обо всем этом, а шальные пули продолжали свистеть вокруг нас. Я терпел все это сколько мог, но потом у меня вырвалось:
