Пока отряды полковника в последний раз изливались из машин конвоя, расчищая проход к «аутсайдеру», Фурд даже не взглянул на свой корабль. Он смотрел на тяжело вооруженные фигуры, мелькавшие перед окнами повозки, и понимал: в этот раз все иначе, так как напряжение было взаимным. Уже пошли отдельные стычки, но они быстро распространялись и грозили в ближайшие секунды вылиться в полномасштабный бунт. В пятидесяти метрах от корабля план Буссэ выдохся.
Кто-то несколько раз выстрелил в воздух, толпа отступила. Конвой тут же разорвал круг и двинулся вперед, к «Чарльзу Мэнсону», и в этот раз было заметно, насколько легко он избегает столкновений с людьми или машинами. Фурд указал военным место, где располагался шлюз, хотя снаружи оно ничем не выделялось на поверхности корабля.
«Аутсайдер», по сравнению с которым все на площадке казалось крохотным, из-за происходящего вокруг был практически незаметен; он не двигался и не издавал ни звука.
Солдаты быстро перестроились, затыкая промежутки между машинами конвоя, хотя им явно не давали такого приказа. Клацанье оружия, топот ботинок, пока бойцы занимали позиции, затихли спустя секунды после всплеска машинных двигателей и первых предупредительных выстрелов.
Военные больше не казались забавными. Меньше чем за полминуты, ничего не переворачивая и не поджигая, они заняли территорию, создав рукав между коляской и «Чарльзом Мэнсоном», пятидесятиметровую улицу с таким плотным оцеплением из техники и вооруженных людей по обе стороны, что толпа за ним практически скрылась из вида. И то ли по случайности, то ли в качестве финального жеста, засомневавшись в последние мгновения их оборонительной миссии, почти равное количество солдат держало под прицелом как людей снаружи, так и пространство внутри.
В обычной ситуации бездействие «Чарльза Мэнсона» выглядело бы угрожающим, но безмолвие и неподвижность корабля казались настолько глубокими, что словно шли изнутри, как будто сквозь его корпус проникла какая-то смертельная болезнь. «Аутсайдер» не делал ничего, а вокруг него разгорался бунт. Он не делал ничего, пока разворачивали рукав, а машины конвоя ринулись прямо к нему, и два автомобиля, возглавлявшие линии оцепления, замерли буквально за мгновение до столкновения с корпусом. Он не делал ничего, когда Буссэ первым выпрыгнул наружу и приказал взять под охрану место, где располагался вход в корабль. Фурд заметил, что туда направлено такое же количество стволов, сколько на толпу. Он связался с полковником.
— Вы не сказали мне о том, что будете прикрывать шлюз. Полагаю, это для вида.
— Взгляните на них, коммандер. Вид такое дело, двойственное.
Фурд закрыл коммуникатор, нахмурился, обдумывая слова Буссэ, и взглянул в переднее окно. Мускулы на шее и плечах возницы дрогнули — в этот раз он не стал пользоваться кнутом, только дернул поводья. Коляска пошла вперед. До самого конца шахранин управлял ею с безукоризненной точностью.
Экипаж катился вдоль линий оцепления, громко скрипя и громыхая в неожиданно наступившей тишине, с днища и колес падали куски грязи. Толпа судорожно заколыхалась, люди вытягивали шеи, изворачивались, лишь бы увидеть, что творится внутри охраняемой территории. Химеры ритмично и тяжело дышали, походя на мастурбирующих динозавров; для них путешествие закончилось.
Шлюз «Чарльза Мэнсона» так и не открылся.
Нависающий над площадкой корпус корабля походил на серебряный отвесный утес. Он затмевал все вокруг, но его безмолвие и неподвижность были настолько глубокими, что у Фурда даже появилось сомнение в том, что корабль вообще здесь присутствует. Коляска добралась до него и остановилась. Коммандер кинул последний взгляд на паутину в углу — он понятия не имел, могла ли она видеть в принципе, — а потом посмотрел на Тахла. Тот кивнул в ответ.
Шахранин осторожно вышел первым. Он помог Фурду спуститься, безмолвно и легко последовал за ним, неукоснительно соблюдая дистанцию в три шага.
Буссэ уже вышел им навстречу, но замер, когда Фурд жестом сказал ему остановиться, а сам повернулся к вознице.
— Не надо, коммандер, не нужно этого делать, — прошипел Тахл, но Фурд не обратил на него внимания.
— Я так понимаю, вы не говорите на языке Содружества? — спросил он кучера.
Тот пристально, но без всякого выражения взглянул на него и, по-видимому, подтвердил предположение, ничего не ответив.
Тахл стоял, не двигаясь, и наблюдал за полковником (тот снова присоединился к группе, прикрывавшей вход в корабль) и своим командиром, вычисляя относительные углы и расстояния между собой, Фурдом, Буссэ, шлюзом и линиями оцепления. Коммандер по-прежнему разговаривал с возницей, но Тахл уже не слушал. Слова его не интересовали.
— Я немного говорю по-шахрански, — сказал Фурд, — достаточно, чтобы сказать спасибо, но так или иначе это может показаться вам снисходительным. Поэтому…
Возница не открыл рот, даже чтобы сплюнуть, но не сводил с Фурда глаз, темных и невыразительных. Его вторые веки горизонтально моргнули. На площадке наступила полная тишина, и химеры принялись шаркать, словно в застенчивости. Одна из них пустила газы.
В трех шагах от Фурда Тахл закончил расчеты.
— Поэтому…
Коммандер сбился, слова не шли. Он все еще подыскивал правильное выражение, когда возница умер. Кто выстрелил, было не понять, так как игольники славились бесшумностью, правда, состояли на вооружении флота и блентпортского гарнизона. Осколок заостренной нержавеющей стали жадно вонзился кучеру в горло, скинул с повозки, шахранин неопрятной кучей свалился под ноги Тахлу, а тот, не глядя, перепрыгнул через труп и бросился прямо к Буссэ.
У Тахла было в запасе меньше секунды. Когда пошел отчет первого растянувшегося мгновения после выстрела, а солдаты только начали реагировать, шахранин проскользнул между еще не взбудораженными телами, словно кот между мусорными баками, и добрался до полковника. Нормальное течение времени восстановилось. Посередине группы, прикрывающей шлюз, находились Буссэ и Тахл. Первый рухнул на колени, а второй стоял позади него, левой рукой держал за волосы и выпущенными когтями правой касался, не раня, шеи полковника. Двое солдат, находившиеся ближе остальных, ринулись на помощь Буссэ, если бы они могли остановиться, когда выскочили из ножен ядовитые когти, они бы остановились; но, обладая комплекцией Фурда, они не сумели вовремя погасить инерцию движения, а потому набросились на Тахла сзади. Тот повалил на землю обоих — одного каблуком правой ноги, другого локтем левой руки — и даже не повернулся к ним лицом, не отпустил Буссэ, солдаты еще не успели упасть, а он снова сосредоточил все свое внимание на полковнике. Тахл понимал, что они бы отступили, если бы смогли, а потому не убил их.
Шахранин все просчитал, видел, что жить ему осталось максимум секунд двадцать. Его держали под прицелом все бойцы конвоя: и те, кто стоял около шлюза, и те, кто находился в оцеплении. Он замер, ожидая, когда первый шок и смешанные мотивы стрелков вытравят их нерешительность.
Тахл стоял как открытая мишень, он не хотел прикрываться Буссэ, да это было невозможно. Пока никто не выстрелил, так как когти шахранина, точные, как микроманипуляторы, замерли около шеи полковника; но не все солдаты считали безопасное возвращение Фурда на корабль или жизнь собственного командира главной целью. Как только люди обдумают такую возможность, кто-нибудь — может, тот же самый человек, который убил возницу, — выстрелит в Тахла, или в Фурда — тот в одиночестве, практически всеми забытый, стоял около повозки, — или даже в Буссэ. Тахл предположил, что военным хватит секунд двадцати (коммандер давал не более пятнадцати, так как со своей стороны видел то, чего помощник заметить не мог: смирение на лице полковника, словно тот все это время знал, что ему придется умереть ради последних метров до корабля. Фурд вспомнил фотографию в кабинете, и у него заныло сердце).
