Кир не отводила взгляда от экрана. Она так сильно сжала пальцы в кулак, что ее ногти — с прекрасным маникюром и темно-багровым лаком — впились в кожу, по ладоням потекли красные струйки. В пробоине ее черные ногти и кровь казались почти одинаковыми, оттенки едва отличались друг от друга. Она видела их предельно ясно, так как в кратере, крича, рухнула на колени и закрыла глаза руками глаза, а Фурд приказал остальным рассредоточиться, пауки вошли внутрь и карабкались друг на друга, отталкивали друг друга, лишь бы первыми добраться до команды.
— Вы приказали синтетику напасть сначала на вас, а не на меня.
— Да, коммандер.
— И отдали точный приказ о том, что с вами сделать.
— Да, коммандер. — Кир выдержала взгляд темных и непроницаемых глаз Фурда. — Я могла сделать для них только это, я имею в виду нас, там, в кратере. Они знали, что я прикажу паукам атаковать. Поэтому я убила себя самым отвратительным способом, каким смогла.
Фурд хотел спросить, как эта мысль пришла ей в голову, но ответ уже знал: Кир была так сделана.
В кратере они отвернулись друг от друга; сражались поодиночке и проигрывали. Кир была еще жива, когда паук, выколовший женщине глаза, срезал ей лицо, лишив всех черт, сделав из нее свое подобие, и только после этого прикончил, перерезав горло. Кровь — темно-серая, почти черная — должна была парить вокруг шаровидными каплями, но в кратере работала гравитация.
Фурд погиб легко, гораздо легче, чем ожидал. Паук просто вспорол ему живот — заблестели, вывалившись, серебристо-серые внутренности, — потом перерезал горло. Коммандер не позвал на помощь, но просто упал вперед, качая головой («Нет, так не может быть»), а синтетик, аккуратно переступив через тела коммандера и Каанг, которую насадил на коготь другой паук, направился к Смитсону и Тахлу. Он знал, что с этими будет труднее, так ему говорила программа.
Смитсон на «Чарльзе Мэнсоне» следил за тем, как его окружили пять синтетиков и принялись вертикальными полосками нарезать на куски. Он чувствовал скорбь, но скрывал ее яростью. Он материл их здесь и там, в кратере, пока его шинковали на стейки; плоть эмберрца на «Вере» имела ту же влажную консистенцию, как и на «аутсайдере». Ему оторвали две передние конечности, но он выпростал вторичную, схватил одного синтетика и успел разбить им еще двух, однако потом рухнул на пол, а пауки начали рубить его на равные части.
Остался только Тахл. Он стоял один против девяти противников, и все больше и больше синтетиков входило в кратер. Тахл стал выводить их из строя, ломая им конечности, и уже справился с пятью, двигаясь привычной походкой шахранина в бою — не только с природной скоростью и грацией, но, казалось, излучая нечто, из-за чего враги становились медленными и неуклюжими. «Прямо как настоящий живой шахранин», — с усмешкой подумал он, зная, что победить всех не сможет. Те, кто сделал его и остальных членов экипажа, поставили их в кратер сражаться с пауками, и это удивляло Тахла.
«Они должны были дать нам хоть что-то».
Другие ничего не нашли, он тоже, но разгадка должна была находиться где-то рядом. Тахл снова задумался о том, что же это, когда и как проявится, пинком отшвырнул прочь парочку неподвижных пауков, освобождая пространство для вновь прибывших, а синтетики окружали его со всех сторон. И тогда он все понял. И улыбнулся.
Тахл на мостике внимательно наблюдал за тем, как ведет себя в бою.
Остальные выполнили приказ Фурда. Смотрели на собственную смерть, даже когда эмоции стали невыносимыми. Тахл не позволил чувствам завладеть собой, когда увидел, что произошло с Кир, хотя ирония заключалась в том, что она сама — слова не работали нормально — велела паукам так себя убить. Он сохранял спокойствие, когда быстро погиб Фурд, не выказал волнения, наблюдая за собственной битвой, — хотя и смотрел на экран пристально, искал, но не находил хоть какое-то изменение в своем поведении.
Он знал, есть что-то еще.
Она сделала нас, поставила защищать кратер. Она должна была дать нам способность обороняться, нечто большее, чем мы сами, и он думал, как и где оно проявится. Тахл наблюдал за тем, как движется среди пауков — прямо как настоящий живой шахранин, с усмешкой подумал он, — а потом до него дошло, что на его фоне синтетики выглядят медленными и неуклюжими, но так было и с Ее пауками, когда каждый из них сражался как минимум с шестью противниками до тех пор, пока…
Экран сфокусировался на изображении последнего защитника кратера. И тогда Тахл на «аутсайдере» все понял и улыбнулся, а Тахл на «Вере» улыбнулся себе в ответ.
Все пространство вокруг шахранина было завалено сломанными пауками без конечностей или с перебитыми лапами, но они по-прежнему раскачивались из стороны в сторону, пытаясь достать противника. Внутрь уже входили другие, окружая врага: девять, десять, одиннадцать. Они пытались выманить его осторожными обманными выпадами, но прямо пока не нападали. К ним постоянно прибывало подкрепление.
Тогда Тахл и улыбнулся себе.
Я бы хотел пожить дольше, подумал он, и это разумно, ведь меня таким создали. Дали самосознание, сохранили воспоминания, желания. Он мог бы сказать, что они дали ему душу, но шахране — возможно, из-за способа размножения или социальной организации — были не особо религиозным народом. А потому Тахл подумал про ощущение собственного существования. «Меня таким сотворили, и следующий шаг будет легким. Я же не умру окончательно, ведь по-прежнему буду жить вот там».
Он застыл. Сложил руки на груди и рухнул сам в себя.
Процесс пошел с головы, и вскоре все тело растаяло, подобно ледяной скульптуре. Тахл превратился в жидкое серебро. Сознание исчезло первым, когда все остальное только начало разрушаться. В последний момент шахранин подумал: «Они не сделали нас телепатами, а я бы очень хотел сказать тем, на „Чарльзе Мэнсоне“, что наш противник — это не Она и не Оно. Тут есть люди. Может, экипаж „аутсайдера“ это выяснит. Или даже увидит их».
Голова серебряным каскадом хлынула на тело, то в свою очередь обрушилось на ноги, лужей собравшись вокруг ступней, которые, впрочем, быстро растворились и сами. Когда Тахл исчез, то же самое произошло с телами остальных. Кир, Фурд, Каанг и Смитсон обвалились в себя, и после них остались лишь серебряные озерца; всего пять, вместе с шахранином. По ним пробежала еле заметная радужная рябь, но в остальном они были совершенно инертными и не сопротивлялись. Пауки проходили мимо, вглядывались в них и равнодушно тыкали когтями.
Потом пять лужиц одновременно взорвались, распавшись на тысячи блестящих бусин размером с ноготь. Какое-то мгновение они не двигались, никак не соприкасались друг с другом, только слегка колыхались, а затем ринулись по полу кратера, огибая клацающие лапы синтетиков, соединяясь, воссоединяясь, пока вновь не превратились в единое существо: серебряную подрагивающую пленку толщиной несколько молекул. Она походила на карту, чьи материки и океаны формировались вокруг конечностей пауков, и смещалась в глубины кратера, проникая сквозь размытую черную завесу, туда, где серебристо-серые кольца гирляндами висели на стенах. Пленка поднялась, дотронулась до петель Каната, приглашая спуститься, присоединиться к себе; и те вошли в нее и продолжали, продолжали входить, пока не растворились полностью. А затем она откатилась обратно, к жерлу пробоины.
