– Семнадцать, восемнадцать...
Он снова взглянул на нее. Ее волосы были неровно обрезаны сзади. Пальто, которое она носила, было слишком большим для нее, оно даже не было ее, полагал он. Кто же она? Дочь Перл?
Она перестала считать. Теперь она просунула руку в одну из ниш, издавая слабое шуршание в поисках чего-то, что ее пальцы в конце концов обнаружили. Это был тайник, как догадался он. Она собиралась доверить ему свой секрет. Она повернулась и показала ему свое сокровище.
– Я и забыла, пока не пришла сюда снова, – сказала она, – что я здесь прятала.
Это была какая-то окаменелость, или скорее часть ее, спиральная ракушка, лежавшая на дне какого-то докембрийского моря, когда мир был еще совсем юн. Когда она постучала ею о стену, из нее вылетели частички пыли. Внезапно, когда Марти смотрел на то, как она увлечена этим куском камня, у него мелькнула мысль, что девушка была не совсем в здравом уме. Но когда она взглянула на него, он увидел, что ее глаза были слишком ясными и своенравными для безумной. Если в ней и был какой-то оттенок ненормальности, то он был внешним, наносным оттенком лунатичности, который ей было приятно показывать. Она усмехнулась, глядя на него, словно угадывая его мысли – хитрость и очарование смешивались на ее лице в равных пропорциях.
– Здесь больше нет голубей? – сказал он.
– Нет и не было никогда, пока я здесь.
– Ни одного?
– Если даже было несколько, то они погибли зимой. Если голубятня заполнена целиком, они согревают друг друга своим теплом. Но, когда их только несколько, они не вырабатывают достаточного тепла и замерзают до смерти.
Он кивнул. Было жаль оставлять голубятню пустой.
– Надо бы заполнить ее опять.
– Не знаю, – сказала она, – мне она нравится и так.
Она забросила ракушку обратно в отверстие.
– Теперь ты знаешь мой тайник, – сказала она; теперь хитрость исчезла и осталось лишь очарование. Он был допущен.
– Я не знаю, как тебя зовут.
– Кэрис, – сказала она, и после паузы добавила: – Это уэльское.
– А-а.
Он не смог удержаться и уставился на нее. Она внезапно показалась смущенной и быстро пошла обратно к двери, перешагивая порог. Начался дождь, мягкий, легкий мартовский дождик. Она надвинула капюшон своего шерстяного пальто; он натянул капюшон своего тренировочного костюма.
– Может, ты покажешь мне остальные окрестности? – предложил он, не будучи совсем уверенным, что это подходящий вопрос, но еще более уверенный, что он не хотел бы так закончить этот разговор без надежды на их следующую встречу. Она издала несвязный звук, что-то вроде ответа. Углы ее губ опустились вниз.
– Завтра? – предложил он.
Теперь она не ответила вообще. Вместо этого она направилась к дому. Он потоптался в одиночестве, понимая, что их беседа полностью разрушится, если он не найдет какого-нибудь способа оживить ее.
– Очень странно быть в доме, где не с кем поговорить, – произнес он.
Казалось, оборвалась струна.
– Этот дом Папы, – просто ответила она. – Мы всего лишь живем в нем.
Папа. Так она его дочь. Теперь он понял, что напоминали ему ее губы – только у него опущенные уголки выглядели стоически, а у нее казались просто печальными.
– Не говори никому, – сказала она.
Он предположил, что она говорит об их встрече, и не стал допытываться. У него было еще много важных вопросов, которые бы он задал ей, если бы она не убегала. Он хотел проявить свой интерес к ней. Но он не мог придумать, что сказать. Внезапная перемена в ее темпе, от мягкого, округленного разговора до этого стаккато, привела его в замешательство.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
Она оглядела его; под своим капюшоном она была словно в трауре.
– Мне нужно спешить, – сказала она. – Меня ищут.
Она ускорила свои шаги, съежившимися плечами показывая, что хочет, чтобы он не следовал за ней дальше. Он подчинился и замедлил шаг, отпуская ее к дому без прощального взмаха или взгляда.
Вместо того, чтобы отправиться в кухню, где ему пришлось бы выносить болтовню Перл, пока он будет завтракать, он повернул назад, избегая голубятню, пока не достиг внешней ограды, и бросил себя на еще один сложный круг.
Пробегая по лесу, он обнаружил, что внимательно всматривается под ноги, ища ракушки.
17
Спустя два дня, примерно в половине двенадцатого вечера, его вызвал Уайтхед.
– Я в кабинете, – сказал он по телефону. – Я хотел бы сказать вам пару слов.
В кабинете, хотя и оснащенном полудюжиной ламп, была почти полная темнота. Горела только лампа на столе, которая освещала только кипу бумаг, лежащую на нем. Уайтхед сидел в кожаном кресле перед окном. Позади него на столе стояли бутылка водки и полупустой стакан. Он не повернулся, когда Марти постучал и вошел, а просто обратился к нему из своего наблюдательного пункта перед залитой светом лужайкой.
– Я полагаю, настало время, когда я могу больше не держать вас на поводке, Штраусс, – сказал он. – Пока что вы отлично работали. Я удовлетворен.
– Благодарю вас, сэр.
– Послезавтра утром здесь будут Билл Той и Лютер, так что у вас может появиться возможность поехать в Лондон.
Прошло почти восемь недель с того дня, как он прибыл в поместье: и вот, наконец, поступил чувствительный сигнал, что он удержался на своем месте.
– Лютер подобрал вам какой-то транспорт. Поговорите с ним об этом, когда он приедет. И там, на столе, для вас немного денег...
* * *
Марти бросил взгляд на стол; там действительно лежала пачка банкнот.
– Возьмите их.
У Марти закололо кончики пальцев, но он справился с собой.
– Это покроет бензин и ночь в городе.
Марти не пересчитал банкноты; просто сложил их и убрал в карман.
– Благодарю вас, сэр.
– Там есть еще адрес.
– Да, сэр.
– Возьмите его. Магазин принадлежит человеку по имени Галифакс. Он снабжает меня клубникой, вне зависимости от сезона. Вы заберете мой заказ, если я попрошу?
– Конечно.
– Это единственное поручение, которое я хочу, чтобы вы выполнили. Так как вы вернетесь утром в субботу, остальное время в вашем распоряжении.
– Благодарю вас.
Рука Уайтхеда потянулась к стакану с водкой, и Марти подумал, что он сейчас повернется взглянуть на него; он не повернулся. Разговор, очевидно, был закончен.
