Она попыталась собраться с силами. Ее руки были горячими и влажными.
– Пожалуйста, уходи, Марти. Это не игрушки. Все это нам припомнится, когда мы подойдем к концу, ты знаешь? Это не остановить даже ценой нашей смерти. Ты понимаешь, о чем я?
– О, да, – сказал он, – понимаю.
Он положил ладонь ей на лицо. Ее дыхание было кислым. Его тоже, подумал он, но только от виски.
– Я больше не невинный младенец. Я знаю, что происходит. Не все, конечно, но достаточно. Я видел страшные вещи. Я молюсь, чтобы не увидеть их снова; я кое-что слышал... Боже, я понимаю! —Как он мог внушить ей это так, чтобы она поняла? – Я напуган так, что у меня полные штаны. Я никогда не был так напуган.
– И на то есть причины, – сказала она холодно.
– А тебя не заботит, что случится с тобой?
– Не слишком.
– Я найду тебе наркотики, – сказал он. – Это единственное, что держит тебя здесь. Я достану тебе их.
Появилось ли на миг в ее лице сомнение? Он решил дожать до конца.
– Я видел, как ты искала меня на похоронах.
– Ты был там?
– Почему ты искала, если не хотела, чтобы я пришел?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Думала, наверное, что ты ушел с Папой.
– Умер, ты имеешь в виду?
Она посмотрела на него хмуро:
– Нет. Ушел. Куда бы он ни ушел.
Потребовалось некоторое время, чтобы ее слова дошли до него. Наконец он сказал:
– Ты намекаешь, что он не умер?
Она покачала головой.
– Я думала, ты знаешь. Я думала, что и ты участвовал в его бегстве.
Конечно, старый прохиндей не умер. Великие люди просто так не ложатся и не умирают вне сцены. Они пережидают антракт – почтенные, оплаканные и очерненные, – прежде чем появиться снова, сыграть ту или иную финальную сцену. Сцену смерти. Или свадьбы.
– Где он? – спросил Марти.
– Я не знаю, и Мамулян тоже. Он пытается заставить меня разыскать его также, как я разыскала Тоя, но я не могу. Я потеряла ориентировку. Я даже однажды пыталась найти тебя. Бесполезно. Я едва могу спланировать свой путь к парадной двери.
– Но ты нашла Тоя?
– Это было вначале. Теперь... я истощена. Я сказала ему, что это больно. Как будто что-то собирается вломиться внутрь тебя.
Боль, прошлая и настоящая, отразилась на ее лице.
– И ты все еще хочешь остаться здесь?
– Это скоро закончится. Для всех нас.
– Пойдем со мной. У меня есть друзья, которые помогут, – позвал он ее, хватая за запястья. – Боже милостивый, разве ты не видишь, что нужна мне? Пожалуйста,ты нужна мне!
– Во мне нет смысла. Я слаба.
– Я тоже. Я тоже слаб. Мы заслужили друг друга.
Эта мысль, кажется, понравилась ей своим цинизмом. Она поразмыслила немного и очень тихо сказала:
– Может быть, и так.
На ее лице отразилась неуверенность и сомнение. В конце концов, она произнесла: «Я оденусь».
Марти крепко обнял ее, вдыхая спертый запах ее волос. Он прекрасно понимал, что эта первая победа может оказаться и последней, но тем не менее чувствовал радость. Она нежно разорвала его объятия и начала одеваться. Ее застенчивость подсказала, что ему нужно отойти. Он вышел на лестничную площадку. Гул снова наполнил его уши. Как ему показалось, он стал гораздо громче. Включив фонарь, он поднялся на верхний пролет лестницы к комнате Мамуляна. С каждым шагом он чувствовал, как шум нарастает: звук шел от перил и стен – присутствием жизни.
На верхней площадке была только одна дверь; комната за ней занимала весь этаж. Мамулян, как истый аристократ, взял себе самое лучшее и безопасное помещение. Дверь была оставлена открытой. Европеец не боялся вторжения. Когда Марти толкнул ее, она отворилась на несколько дюймов внутрь, но луч его фонаря с неохотой проник в темноту на длину руки. Он стоял на пороге, как ребенок, застывший в колебании перед поездом призраков в аттракционе.
Все время его не слишком близкого знакомства с Мамуляном он чувствовал по отношению к нему сильнейшее любопытство. В нем без сомнения было зло, может быть, из-за ужасных способностей в насилии. Но когда лицо Мамуляна проявилось в чертах Кэрис, это, возможно, было другое лицо Европейца. И этих других, вероятно, было много. Полсотни лиц, и каждое более странно, чем предыдущее, восходящие к некоему первоначальному виду старше Вифлеема. Он подсмотрел только раз, не так ли? Всего один взгляд в древность. Собравшись с силами, он рванулся в живую темноту комнаты.
– Марти!
Что-то блеснуло перед ним, словно пузырь взорвался в голове, когда Кэрис его позвала.
– Марти! Я готова!
Гул в комнате, казалось, усилился, когда он вошел. Теперь, когда он отступил назад, тот обратился в некий стон разочарования. Не ходи,казалось, было в этом стоне. Зачем идти? Она может подождать. Пусть она ждет. Побудь немного над ней и посмотри, что будет видно.
–Времени нет, – сказала Кэрис.
Почти разозленный тем, что его отзывают, Марти закрыл дверь и спустился.
– Я себя нехорошо чувствую, – сказала она, когда он подошел к ней на нижней площадке.
– Это он? Он пытается проникнуть в тебя?
– Нет. Меня просто подташнивает. Я и не думала, что так ослабла.
– Снаружи есть машина, – сказал он, подавая ей руку для поддержки. Она отмахнулась от нее.
– Мой сверток с вещами, – сказала она. – В комнате.
Он пошел назад за сумочкой и взял ее в тот момент, когда она издала легкий жалобный звук, споткнувшись об ступеньку.
– Ты в порядке?
– Да, – сказала она.
Когда он появился на лестнице со свертком в наволочке, она бросила на него мертвенный взгляд.
– Дом хочет, чтобы я осталась, – прошептала она.
– Ничего, это пройдет, – сказал он и пошел впереди нее, боясь, что она снова споткнется.
Они достигли холла без происшествий.
– Мы не сможем выйти через парадную дверь, – сказала она. – Она закрыта на два замка снаружи.
Они пошли обратно через холл и вдруг услышали шум: вне всяких сомнений кто-то открыл заднюю дверь.
– Черт, – сказал Марти шепотом.
Он выскользнул из-под руки Кэрис, прошел тихо через мрак к парадной двери и попытался открыть ее. Как и предупреждала Кэрис, ее заперли на два замка. Страх начал подниматься в нем, но сквозь сумятицу в голове зазвучал тихий голос, он знал, что это голос той комнаты: Не надо тревожиться. Поднимайтесь. Спрячьтесь во Мне. Скройтесь во Мне.Он отбросил это искушение. Кэрис повернулась к нему лицом:
