Затем, так же резко, как исчезли первые фигуры, пропали огоньки, и снова вокруг установилась тьма.
– Где?
Голос Марти нашел ее. Он был так встревожен, что она ответила.
– Я почти умерла, – сказала она совершенно спокойно.
– Кэрис? – он боялся, что, называя ее, пробудит Мамуляна, но ему было нужно знать, говорит ли она сама с собой или с ним.
– Не Кэрис, – ответила она. Ее рот, казалось, терял свою полноту, губы утончались. Это был рот Мамуляна, а не ее.
Она отняла руку с колен, как будто намереваясь коснуться своего лица.
– Почти умер, – сказала она снова. – Битва проиграна, ты видишь. Проиграли целую кровавую войну...
– Какую войну?
– Проигранную с самого начала. Но это не важно, да? Подыщу себе другую войну. Всегда какая-нибудь происходит рядом.
– Кто ты?
Она нахмурилась.
– Что тебе до этого? – огрызнулась она. – Это не твое дело.
– Да, это не так уж важно, – ввернул Марти. Он боялся допрашивать слишком настойчиво. Но на его вопрос ответил шепот:
– Меня зовут Мамулян. Я сержант из третьего фузильерского. Поправка: был сержантом.
– Не сейчас?
– Нет, не сейчас. Сейчас я никто. Безопаснее быть никем в эти дни, ты так не думаешь?
Тон был жутко приятельский, как будто Европеец точно знал, что случилось, и решил поговорить с Марти через Кэрис. Может быть, другая игра?
– Иногда, – сказал он, – я думаю о том, что сделал чтобы быть в стороне от бед. Я такой трус, ты видишь? И всегда был. Ненавижу вид крови.
Он начал смеяться в ней, густым, неженским смехом.
– Ты просто человек? – сказал Марти. Он едва мог поверить в то, что сам сказал. В мозгу Европейца прячется не дьявол, а этот полусумасшедший сержант, потерянный на каком-то поле сражения.
– Просто человек? – повторил он.
– А ты что хотел – кем мне еще быть? – ответил сержант быстро, как вспышка. – К вашим услугам. Все, только чтобы меня вытянули из этого дерьма.
– С кем, ты думаешь, говоришь?
Сержант нахмурил лицо Кэрис, разгадывая что-то.
– Я теряю разум, – сказал он горестно. – Я говорил сам с собой столько дней. Никто не выжил, ты видишь? Третий смели. И четвертый. И пятый. Все взорвали к черту!
Он остановился, лицо сложилось в гримасу.
– Не с кем сыграть в карты, черт возьми. Не могу же я играть с мертвецами, а? У них нет ничего для меня... – голос стал удаляться.
– Какой сегодня день?
– Какое-то октября, не так? – вернулся сержант. – Я потерял чувство времени. Однако ночами дьявольский холод, вот что скажу. Да, должно быть, по крайней мере, октябрь. А вчера был ветер со снегом. Или это было позавчера?
– А какой год?
Сержант расхохотался.
– Я не настолько плох, – сказал он. – Сейчас 1811-й. Точно. Мне будет тридцать два девятого ноября. И старше сорока я не выгляжу.
1811-й. Если сержант говорит правду, то Мамуляну уже двести лет.
– Ты уверен? – спросил Марти. – То, что сейчас 1811-й, ты в этом уверен?
– Заткнись! – прозвучал ответ.
– Что такое?
– Неприятности.
Кэрис снова опустила руки на грудь, будто в судороге. Она чувствовала, что ее окружило, но чем, не могла понять. Пустая дорога, на которой она стояла, резко исчезла, и теперь она ощущала себя лежащей внизу, во мраке. Здесь было теплей, чем на дороге, но неприятно теплей. Пахло гнилью. Она сплюнула, не раз, а три или четыре, чтобы избавиться от неприятного привкуса. Где она, Бога ради?!
Она услыхала, как приближаются лошади. Звук был приглушенный, но он заставил ее, или вернее того человека, в котором она была, сильно встревожиться. Справа кто-то застонал.
– Ш-ш, – зашипела она. Разве стонущий не слышит лошадей? Их открыли, и хотя она не знала почему, но была уверена, что это обнаружение окажется фатальным.
– Что случилось? – спросил Марти.
Она не осмелилась ответить. Всадники были слишком близко, чтобы можно было говорить. Она беззвучно повторила молитву. Теперь конники разговаривали. Они солдаты, решила она. Обсуждался вопрос, кому из них браться за неприятную обязанность. Может быть, взмолилась она, они оставят поиски, не начав их. Обсуждение закончилось, и они ворча и кляня судьбу, разделились на группы для работы. Она услышала, как переворачивают мешки и сбрасывают их на землю. Дюжина, две дюжины. Свет просочился в то место, где она лежала, едва дыша. Сдвинули еще мешки, еще больше света упало на нее. Она открыла глаза, и наконец узнала, какое сержант выбрал себе убежище.
– Боже всемогущий, – сказала она.
Она лежала не среди мешков, а тел. Он спрятался в холме трупов. Именно от тепла их гниения она потела.
Теперь холмик был растащен всадниками, которые прокалывали каждое тело, оттащив его в сторону, чтобы отличить живых от мертвых. На некоторых, которые еще дышали, указали офицеру. Он отделывался от них очень просто: их быстро убили. Прежде чем штык проник в его убежище, сержант выкатился и появился перед ними.
– Я сдаюсь, – сказал он. Тем не менее, его ткнули в плечо. Он закричал. Кэрис тоже.
Марти протянул руку, чтобы коснуться ее: лицо было искажено болью. Но потом подумал, что лучше не вмешиваться в такой, определенно критический момент: это может принести больше вреда, чем добра.
– Ну, ну, – сказал офицер, сидевший верхом, – ты не кажешься слишком мертвым.
– Я тренировался, – ответил сержант. Его острота принесла ему еще один тычок. По мнению тех людей, что его окружали, он должен был быть счастлив, что его до сих пор не распотрошили. К такой забаве они были готовы.
– Ты не умрешь очень скоро, – сказал офицер, похлопывая по шее своего коня. Соседство с таким количеством гниющих трупов делали изящество сложноосуществимым. – Нам нужно задать сначала тебе несколько вопросов. А потом уж займешь свое место в преисподней.
За грушевидной головой офицера небо потемнело. Уже когда он говорил, картинка начала терять связность, как будто Мамулян забыл, что произошло потом.
Под веками глаза Кэрис начали сновать туда-сюда. Иная сумятица образов захватила ее, каждый миг был различим с абсолютной ясностью, но все мелькали слишком быстро, чтобы как-то связаться.
– Кэрис? Ты в порядке?
– Да-да, – ответила она задыхаясь. – Еще немного времени... времени в живых.
Она увидела комнату, стул. Почувствовала легкое прикосновение, шлепок. Боль, облегчение, снова боль. Вопросы, смех. Она не была уверена, но решила, что под нажимом сержант рассказал противнику все, что они хотели знать и даже больше того. Дни проходили с быстротой биения пульса. Она позволила им пробежать между пальцев, чувствуя, что грезящие мозги Европейца приближаются с растущей скоростью к какому-то критическому моменту.
