Лакей тут же отвернулся, сделав вид, что уронил салфетку,
однако Анжель хватило этого краткого мига, чтобы смекнуть: не одна она в этой
комнате не смогла сдержать ревности! Можно пари держать, что этот румяный
красавец – кавалер Варвары, который осведомлен о ее страсти к барину. И как он
только терпит такое поругание своих чувств, почему не отомстит обоим? Анжель
вообразила два сплетенных в объятиях, обнаженных тела… мертвых тела: барина и
Варвары; и в груди у каждого зияла кровавая рана, нанесенная мстительной рукой
лакея… Однако никакой радости при созерцании этой воображаемой картины она
почему-то не почувствовала. И, вновь испугавшись той необъяснимой власти,
которую, непонятно как и когда, получил над ней этот человек, сказала
высокомерно:
– Когда извинения ваши вполне искренни, милостивый государь,
я полагаю, вы не откажетесь помочь мне вернуться туда же, откуда ваши
прислужницы меня вчера похитили?
Марфа Тимофеевна тихонько ахнула, прихлопнув рот ладонью;
барин, заметно вздрогнув, уставился на Анжель испытующе:
– Зачем вам это? Наши дрались славно в сем деле, и хоть у
нас были раненые и убитые, но у нашего злодея несравнимо больше. Там более нет
никого и ничего, кроме печальных для вас воспоминаний.
– А это, – заносчиво вскинула голову Анжель, – уж моя
печаль, и не вам утешать ее. Мое место – рядом с моими соотечественниками.
– Сыскать ваших соотечественников будет сейчас
затруднительно, – отвечал князь со всею серьезностью, и только столь
напряженные взор и слух, как у Анжель, могли различить в его чертах и голосе
презрительную усмешку. – Русский бог велик, говорили мы не один раз, но никогда
не видели такое его могущество. Победитель мира Наполеон Бонапарт бежит,
потеряв все! Скоро над ним и куры будут смеяться… ежели беглые французы не всех
приедят! – Он по-мальчишески заразительно расхохотался, и Анжель с болью
удивилась злобной прихотливости судьбы, сделавшей их врагами, не позволившей
радоваться и торжествовать вместе. И тут же в голосе зазвенело ожесточение: –
Больно только русскому сердцу, что неприятель занял Москву, привел ее в ужасное
положение. Все осквернено шайкою варваров. Вот плоды просвещения, или, лучше
сказать, разврата остроумнейшего народа, который гордился именами Генриха и
Людовика. – Он гневно ударил по столу кулаком. – Однако бог благословит
предприятие наше. Если он защищает сторону правую, то нам будет помощником.
Злодей из Москвы идет не по розам, а по трупам. Умен был Сегюр
[11],
говоривший, что русская осень сгубит Наполеона. Он тогда еще не знал, что такое
русская зима! Дело еще не кончилось, но, кажется, бог не совсем оставил Россию,
и если вы видели спаленную Москву, то мы увидим развалины Парижа!
Он в запале осушил добрую кружку какого-то русского зелья,
которое Анжель было достаточно понюхать, чтобы понять: один глоток – и она не
сможет встать со стула. А этот… дикарь, дикарь! Она измучилась от желания
оказаться в его объятиях, почувствовать его губы и руки на своем теле, а он,
словно и не видит ничего, ударился в победоносные рассуждения!
– Ну, если кто и побывает в Париже, то никак не вы, –
съехидничала Анжель, с наслаждением глотая горячий взвар из сушеных яблок. –
Вы, верно, и туда своих амазонок пошлете убивать ужасных французов, а сами… а
сами… – Она поискала в своем арсенале наиболее остро отточенный кинжал и
вонзила его с невинною улыбкою: – А сами будете учить плавать своих крепостных
девок.
Князь озадаченно свел брови.
– О чем это вы, сударыня?
– О чем?! – снова взвилась от ревности Анжель, явственно
вообразив его в том волнистом водоеме с Варварой или еще какой-нибудь
красавицей. – Даже если и сражаются русские доблестно, то вы ведь тут ни при
чем. Вы кровь свою не льете. Отсиживаетесь в тихой, безопасной глуши.
Решительно чудом спасся этот милый уголок – логово трусливого и похотливого
русского медведя!
Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, с ненавистью глядя на
Анжель, сжимая в руках изувеченный нож, словно готовясь запечатать им
оскорбившие его уста.
Марфа Тимофеевна тоже вскочила и умоляюще простерла руки:
– Голубчик, охолонись! Родненький, помилосердствуй! Она в
сердцах, она не со зла!
– Со зла! – запальчиво выкрикнула Анжель, успев мимолетно
изумиться: оказывается, дворня этого барина изрядно знает по-французски.
Ревнивый лакей – куда он, кстати, подевался? – тоже ведь понял их разговор,
теперь вот Марфа Тимофеевна… – Со зла!
– Ах, та-ак? – прошипел барин. – После всего, что между нами
было, вы ощущаете ко мне только ненависть? А я думал… я полагал… – Он запнулся,
и Анжель бросило в жар при мысли, что он сейчас припомнит ей исступленные
крики, бесстыдные ласки, самозабвенный пыл, но он только по-мальчишески
насупился и бросил сурово: – Коли так, говорить более не о чем. Ты, мамушка,
снаряди барыню, посади ее в кошеву и самолично отвези…
Он не договорил, прислушался к чему-то, бросился к окну,
рванул створки – и вместе с клубами морозного воздуха в столовую ворвались
резкие звуки выстрелов.
* * *
– Барин, беда! – распахнул дверь какой-то тощенький
мужичонка с вылупленными, белыми от ужаса глазами. – Француз напер со всех
сторон! Я шел со скотных дворов через огороды, вдруг услышал топот и лалаканье.
Я туда-сюда – смерть перед глазами! В грядках скрылся и лежал часа два, покуда
они не прошли, а потом сюда кинулся.
«Часа два лежал?! Чего же ты, пакость, крика не поднял, чего
ж ты жизнь свою жалкую спасал, а не барина предупреждал? Теперь-то ведь уж
поздно!» – едва не выкрикнула возмущенная Анжель, но ее опередил отчаянный
вскрик Марфы Тимофеевны:
– Со скотных дворов огородами?! Французы? Но там ведь тайные
тропы, тех, кто их знает, – раз-два и обчелся! Не померещилось тебе, Лукашка?!
– Ну вот, нашла время обиду чинить! – рассердился мужичок. –
Что я, порченый, чтоб мне всякие страхи мерещились?
– Да ведь только малодушные следуют пословице: у страха
глаза велики, – усмехнулся князь. – А Лука наш – ого-го! Аника-воин! Удалец!
Так ли?
Лукашка застенчиво повел плечом:
– Удалец не удалец, Аника или Еруслан Лазаревич – это уж как
скажете, барин, на то ваша воля господская, хоть я и запоздал с упреждением, а
все ж таки к ворогу в ножки не я кинулся с криком-жалобой: мол, поджигатель наш
барин и шпион!
Князь и Марфа Тимофеевна молниеносно переглянулись, а потом
барская мамка крепко зажмурилась и тяжело оперлась о стол.
– Продал, продал он дьяволу свою черную душу!
