Лелуп сразу приметил укромный уголок и протолкнулся туда,
волоча за собою Анжель. На нее посматривали с тайным вожделением, но старались
не задерживать взгляд, чтобы не злить Лелупа: бешеный нрав и жестокость его
были известны как русским (в захваченных городах он повторял сцены
робеспьеровских времен), так и среди беженцев. Известно всем было и то, что за
эту девку (проданную ему за миску мучной похлебки), потом пропавшую, но затем
выловленную им из реки темной ночью, он глотку перегрызет кому угодно. Этому
дивились, но никто не осмеливался спорить, после того как желание облапить эту
синеглазую молчунью стало причиною смерти нескольких доблестных драгун. Анжель
не могла припомнить еще одной сцены, подобной той, которая произошла в церкви.
Теперь Лелуп берег ее для себя одного, не уступал ни за какую цену, хотя
изумрудное колье, предложенное ему прошлой ночью старым генералом, имело,
конечно, баснословную стоимость и сделало бы Лелупа обеспеченным на всю жизнь.
Но этот человек, обычно болезненно скупой и грабивший где мог и что мог, словно
желая продемонстрировать, что ему наплевать на деньги, в тот вечер не
постеснялся: едва дождавшись, когда попутчики уснут, он набросился на Анжель,
утоляя свой волчий аппетит, и его нимало не охлаждало, а, напротив, даже
раззадоривало ее полнейшее к нему равнодушие. Никто не мог понять, в том числе
и сама Анжель, что находит Лелуп в молчаливой, безучастной ко всему женщине,
которой, казалось, было все равно: тащиться по колено в сугробах, жевать
полусырую конину, спать вполглаза у чадного костра или удовлетворять пыл
Лелупа, коего не мог охладить самый лютый русский мороз. Однако Анжель
чувствовала: остальные ошибаются на ее счет, а Лелуп смутно чует то, что стало
основой ее теперешнего существования: тайную, глубоко затаенную ненависть к
нему. А поскольку вся натура, вся суть его была направлена к подавлению всякого
сопротивления, он и пытался загасить в Анжель это последнее живое чувство, не
догадываясь – а может быть, наоборот, догадываясь, – что тогда умрет и она
сама. И никто, кроме Анжель, не знал и не подозревал, как устала она жить с
отравленной, опустелой душой, как мечтала о мгновении искренней, чистой, ничем
не омраченной радости.
Как ни рвалось ее сердце к русскому князю, как ни жаждала
она узнать о его судьбе, возможностей к этому оставалось для нее все меньше, а
расстояние между нею и охотничьим домиком все увеличивалось. От Лелупа
отвязаться немыслимо, он был вездесущ, как рок, а потому Анжель заставила себя
отринуть все сладостные и горестные воспоминания об этом русском и всецело
предаться настоящему, которое теперь заключалось для нее в мечтах об избавлении
от Лелупа. Она знала, верила, что сие произойдет рано или поздно, а потому
исподволь готовилась к этому, не желая, обретя свободу, умереть с голоду и
холоду. Она уже знала, что сразу после полуночи Лелуп впадал в такой крепкий
сон, что хоть огнем его жги – не добудишься! Не забыв страшного приключения на льду,
где Лелуп как бы принял образ волка, она полагала его оборотнем и думала, что в
часы этого непробудного сна он обретает свой истинный облик и рыщет где-то по
лесам, по чащобам, в то время как человечье тело спит, точно мертвое. В эту
пору можно было без опаски подпороть подбивку его мундира и вытащить оттуда
бриллиантик или изумруд, что почти каждую ночь и проделывала Анжель, потом
тщательно зашивая распоротое место иглою, которую она берегла пуще глаза и для
лучшей сохранности прятала в мех Лелуповой дохи: не зная, где именно воткнута
иголка, ее нипочем не сыскать!
Найти место для камушков было непросто, ведь Лелуп, не
стыдясь, лапал ее, где только рука доставала, а когда ему припадала охота
добраться до ее тела, мог и юбки разорвать в клочья! Тут очень кстати пришлись
надетые на нее Марфой Тимофеевной меховые полусапожки, под стельки которых и
заталкивала она свою добычу. Причем Анжель нимало не угрызала совесть, когда
при ходьбе она ощущала колючие бугорочки в сапожках. Напротив, она испытывала
истинное наслаждение! Ведь это были награбленные драгоценности, они
принадлежали Лелупу не по праву – что же в том, что они сменили хозяина? Лелуп
предназначал камушки на свои удовольствия, и она не изменит их предназначения
тем, что обратит к достижению своей цели. Эти кабошоны и ограненные камни, эти
серьги, колечки, цепочки, среди которых была чудная не сверленая жемчужина –
Анжель сожалела лишь о том, что их пока так мало. Она намеревалась за эти
вещицы подкупить людей, которые так или иначе, но избавили бы ее от Лелупа,
увезли, взяли с собой, а его… ей было враз сладостно и тошно думать о казни,
которую она придумает для ненавистного, когда обретет над ним власть!
Ну а пока – пока она находилась в его власти и принуждена
была сохранять ту маску омертвелого безразличия ко всему на свете, которая уже
сделалась для нее привычною. Анжель покорно последовала за Лелупом в угол, села
на тюк, вытянула ноги, прислонившись к стене и прикрыв глаза, наслаждаясь тем,
что рассеивается перед внутренним взором навязчивое видение истоптанной зимней
дороги, кое-где обезображенной воронками и обагренной кровью, а свист ветра и
шум леса уступают место звукам человеческой речи, ругани, смеху и даже пению.
И прежде нас много бывало —
У жизни веселых гостей,
И вот мы, на память погибшим,
Бокал осушаем, друзья!
И после нас будет немало —
У жизни веселых гостей!
И так же, нам в память, счастливцы,
Они опорожнят бокал! —
выводил кто-то заунывно и так фальшиво, что сотоварищ
заткнул певцу глотку, предложив ему тот самый вожделенный бокал. И до Анжель
донеслись обрывки разговора:
– Говорят, над русскими позициями парил орел в день сражения
при Бородине, и они восприняли это как знак победы.
– Ну и дураки! – отозвался другой голос, насмешливый. –
Победа была за нами!
– Это одному богу ведомо, – произнес еще один голос,
показавшийся Анжель знакомым.
Она лениво приоткрыла глаза и увидела неподалеку того самого
человека с лукавым лицом, который схватился с Лелупом из-за казачьего
полушубка. Причем Анжель почему-то не сомневалась, что она и прежде его видела,
только вот где, когда? Ну мало ли совместных ночевок было в этом бесконечном
пути! Лица появлялись и исчезали – разве всех упомнишь? Однако сейчас ей было
почему-то очень важно вспомнить первую свою встречу с этим человеком, и она
продолжала смотреть на него пристально и слушать его речь. И слушала его не
одна Анжель, потому что он, увлекшись, описывал картину, враз пугающую и
внушающую восхищение:
– Да, русские проиграли нам при Бородине – кто спорит? От
некоторых их соединений не осталось ни одного человека. Однако я видел, как
целые русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим
свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на шаг.
