Кстати сказать, те, кого в обычных условиях все жестоко
презирали бы, снабжали колонну продовольствием и, по сути дела, спасали остатки
армии. Несмотря на усталость и опасности, которым подвергались люди, сворачивая
с дороги, голод все же толкал немногих отчаявшихся нападать на деревни, лежащие
в восьми-десяти верстах от дороги и еще не разграбленные, не сожженные при
наступлении к Москве. Иные бывали схвачены отрядами казаков или партизан из
крестьян и находили немедленную смерть, однако иные все же ухитрялись вернуться
с лошадьми, отобранными у жителей и нагруженными свининой и ржаной мукой,
перемешанной с отрубями; все это они продавали за большие деньги, а на
следующий день опять отправлялись за добычей.
Чем ближе они подходили к костру, тем резче становился запах
жареной конины. Восхитительный запах! Анжель скрутило приступом голодной
тошноты, и она едва не зарыдала, когда здоровенный кавалерист лениво поднялся и
так шуганул от костра графиню д’Армонти, словно это была не измученная женщина,
а приблудная собачонка. Графиня проворно, боком, отскочила, остановилась, чуть
склонив голову, и Анжель почудилось, что она и впрямь сейчас зальется визгливым
лаем. Но маман проглотила обиду молча и побрела к другому костру; Анжель, еле
передвигая ноги, побрела за графиней – чтобы увидеть, как она восвояси убралась
от второго, третьего, четвертого костра…
Ну что ж, бывало и такое. Теперь следовало только подождать,
когда у маман кончится терпение и она решится залезть за пазуху, где пришит был
объемистый кошель с золотыми монетами и драгоценностями: этот немалый запас,
который маман расходовала крайне бережно, ибо не хотела явиться во Францию
нищенкой, и позволил им до сих пор не умереть с голоду.
Вот графиня приблизилась к новому костру. Анжель не могла
разглядеть, заплатила она за место у огня или ей просто попались более
милосердные люди, но она видела, как один из сидевших у огня взял горящую ветку
и близко поднес к лицу графини. Маман замахала руками, словно отметая какие-то
подозрения, а потом повернулась в сторону Анжель, и та даже сквозь тьму, даже
на расстоянии почувствовала на себе внимательные взгляды сидевших у костра
мужчин.
– Иди сюда, Анжель! – неприветливо крикнула графиня. – Да
побыстрее, если хочешь, чтобы нам достался хоть кусочек!
При упоминании о еде ноги Анжель сами собой понесли ее к
костру. Стоило ей подойти, как очень высокий, плотный мужчина приблизил к ее
лицу факел, но Анжель даже не почувствовала опаляющего дыхания огня, ибо во все
глаза смотрела в котелок, где булькало и пузырилось густое белое варево. Это
была мука, без соли и жира, просто сваренная в воде. Эту размазню ели горячей,
когда не удавалось раздобыть хлеба и чтобы согреться. Вкус ее не назвал бы
приятным даже умирающий с голоду (а здесь все были такими!), и все же Анжель
сейчас не отказалась бы от нескольких ложек мучной похлебки.
Ее усадили поближе к огню, сунули в руки ложку и дали еще
кусочек снаружи обгорелого, а внутри полусырого мяса. Анжель с ожесточением
жевала его – вернее, терзала зубами – и в конце концов почувствовала себя почти
сытой.
Мужчины еще ели, и только графиня о чем-то переговаривалась
с тем высоким, плотным человеком, который освещал их факелом. Маман на чем-то
настаивала, а он пожимал плечами, покачивал головой, и Анжель сквозь свое
полусонное-полусытое оцепенение улавливала обрывки фраз.
– Это непомерная цена! – горячилась маман. – Ужин-то был не
ахти какой!
– То-то вас, сударыня, невозможно было за уши от него
оттащить! – усмехнулся мужчина.
От звука его голоса дрожь неизъяснимого ужаса пробежала по
спине Анжель. Голос был груб, неприятен, но сейчас не хотелось думать о
неприятном, поэтому она уставилась в костер, куда только что подбросили охапку
сосновых веток – и костер принялся весело стрелять по сторонам жаркими искрами,
трепетать языками пламени. Игра огня гипнотизировала Анжель, дурманила ее;
глаза сами собой закрывались. Вот мелькнули перед нею чьи-то ласковые серые
глаза – Анжель улыбнулась, вот проплыло в клубах тумана мертвое, присыпанное
снегом лицо Фабьена – Анжель затрепетала, застонала во сне…
– По рукам! – вдруг громко произнес мужчина, и Анжель
испуганно вскинулась. – Ты будешь получать еду каждый день, если сумеешь меня
найти!
И, громовым смехом заглушив возражения графини, он вскочил и
ринулся куда-то в сторону, волоча за собою Анжель.
Ужас от того, что предстояло уйти от этого живого огня, был
настолько силен, что Анжель начала упираться – слабо, но достаточно ощутимо,
чтобы мужчина повернулся и глянул на нее.
Его недобрая улыбка заставила ее затрепетать, она
отшатнулась от придвинувшегося к ней чумазого лица, черты которого показались
ей ужасными, а взгляд маленьких темных глаз – злобным, как у зверя.
Анжель отпрянула, решив, что он сейчас ударит ее, но мужчина
усмехнулся:
– А ведь ты права, клянусь ключами святого Петра! Почему нам
нужно уходить с этого тепленького местечка? В конце концов, это я развел огонь
– значит, и костер мой!
И он с грозным видом повернулся к трем своим сотоварищам, с
откровенной завистью глядевшим на Анжель:
– Ну? Чего уставились? Зря глядите, вам ничего не перепадет.
– Ну вот, я так и знал! Московский купец! – простонал один
из них и едва успел в испуге отпрянуть, когда огромный кулак придвинулся к его
лицу:
– Только посмей еще раз назвать меня так, merde!
[2]
– Это несправедливо, Лелуп! Все-таки мы все хотим того же! –
обиженно воскликнул другой солдат, не сводя с Анжель жадного взгляда.
– Что? Ты еще не забыл слов egalité,
fraternité, liberté
[3], под которые так и летели наземь головы
аристократов? – хохотнул Лелуп
[4]
«Волк! Его имя – волк!» – содрогнулась
Анжель). – Но, знаешь, мы ведь не на баррикадах сейчас. Убирайтесь от костра,
живо. Разведите свой. А чтобы высечь искру, возьмите с собою эту старуху. – Он
с усмешкой глянул в сторону графини.
Черные глаза свекрови сверкнули так яростно, что Анжель на
миг почувствовала себя отомщенной. В то же мгновение обрадованные солдаты
схватили графиню за руки и за ноги и утащили куда-то в темноту, откуда вскоре
раздались жуткие, ухающие звуки, заставившие Анжель похолодеть.
