Теперь за Меркурием, что ни день, присылаема была небольшая
карета – черная и весьма приметная своими малыми размерами и удобством.
Принадлежала она военному ведомству, а потому всегда была запряжена сытыми,
бойкими, гладкими лошадьми, которые подчинялись крепким рукам армейского кучера
Зосимы с диковинным отчеством – Усфазанович, коего все называли просто
Усатычем, для удобства произношения и по правде жизни, ибо он, пользуясь своим
привилегированным положением кучера при капитане Дружинине, взрастил и взлелеял
на своем маленьком, худеньком личике такие усы… нет, усищи, что они составляли
главную достопримечательность его тщедушного облика. Этот самый Усатыч исправно
отвозил Меркурия на окраину города, к Арзамасской заставе, где, обнесенный
высоким забором, спешно строился огромный сарай, а там сооружались какие-то
загадочные приспособления, за чем, не спуская глаз, поочередно надзирали
капитан Дружинин и, в его отсутствие, Меркурий.
Насколько известно было Ангелине, ни к плотницкому, ни к
слесарному, ни к строительному ремеслу ее подопечный отродясь не имел
отношения. По простоте душевной она так прямо и спросила: неужто не сыскалось в
немаленьком Нижнем Новгороде более сведущего в сем деле человека, чем едва
живой после раны солдат?! – и была немало удивлена, когда всегда откровенный и
открытый Меркурий вдруг начал что-то невнятное бормотать, плести: мол, капитан
верит только тем, кого знает по службе, – и при этом он отводил глаза, краснел…
словом, вел себя так глупо, что Ангелина невольно начала задумываться над сутью
происходящего. Мужчина не должен с женщиной лукавить! Она примет на веру любую
несуразицу, высказанную спокойно и небрежно, однако при малейшей неуверенности
в голосе заподозрит неладное, даже если ей говорят чистую правду!
Любопытство Ангелины разгорелось, однако не пытать же ей
Меркурия. У чужих людей спрашивать не хотелось: мало ли какие секреты у
капитана Дружинина, время все-таки военное. Тащиться просто так в пылищу
Арзамасской заставы (обитатели предместья спокон веку зарабатывали на жизнь
тем, что трепали и пряли пеньку на лужайке прямо перед своими домами, а потому
в воздухе висела плотная серая завеса) было неохота. Да и что проку?
Дотащившись, выспрашивать, выглядывать? Нет, как ни подмывало Ангелину, она
дожидалась удобного случая – и дождалась!
Как-то раз вышла на крылечко после ночного дежурства, глядь
– поздний август затянул небо серою завесою дождя, а измайловской кареты на
месте нет. И хоть беда не велика: Ангелина, и пешком до дому пробежавши, ног бы
не сбила и под дождиком не растаяла, однако, увидев знакомые усы и рыжих
лошадей, она тут же прикинулась такой беспомощной и растерянной и так жалобно
запричитала, что ей всенепременно и немедленно нужно навестить болящую Зиновию
Василькову, а как же быть, ежели нет ее кареты?! И Меркурию, который как раз в
это время собирался ехать по обычному маршруту, ничего не оставалось делать,
как подвезти Ангелину. Им было по пути: Зиновия Василькова жила в самом конце
Покровской улицы. Потому-то Ангелине и понадобилось срочно навестить именно ее,
что это было совсем недалеко от Арзамасской заставы! Правда, еще предстояло
уговорить Меркурия довезти ее до пресловутого строительства… ну, ничего, она
придумает какой-нибудь предлог, как-то исхитрится! Робкая в обращении с другими
мужчинами, Ангелина знала, как управиться с Меркурием, и если бы потребовалось
позволить ему в сумраке кареты какие-нибудь маленькие вольности, лишь бы
добиться своего: скажем, дать ручку поцеловать, – Ангелина не побоялась бы
пойти на это.
Однако ни ломать голову над предлогом, ни творить невинные
шалости ей не пришлось. Чуть только съехала черная карета с госпитального двора
и запрыгала по ухабистому переулку среди дождевых промоин, которые было никак
не объехать: с одной стороны напирали заборы, с другой зиял овраг, – как вдруг
что-то резко треснуло сзади, карета накренилась (Ангелина и Меркурий с криком
вцепились друг в друга) и начала медленно, но неостановимо заваливаться набок.
– Что?.. – воскликнул Меркурий, но больше ничего не успел
сказать.
С козел донеслись вопли Усатыча, испуганно ржали, бились
кони, еще больше раскачивая карету. Меркурий попытался поддержать Ангелину (она
поразилась, каким белым вдруг стало его лицо), но тут опять что-то затрещало –
и карета кубарем покатилась в обрыв.
* * *
Ангелина ни на миг не теряла сознания: все мысли и чувства
словно бы съежились в ней, точно так же, как съежилась она сама, даже не
пытаясь защитить себя от толчков и ударов, а просто подчинившись каждому броску
обезумевшей кареты. А потом, когда та замерла на дне оврага, замерла вместе с
нею, недоверчиво прислушиваясь к окружающему – неужто все кончилось?!
Наверное, благодаря своему оцепенению Ангелина даже не очень
расшиблась: во всяком случае, никакой особенной боли не чувствовала. Кружилась
голова, но даже страха не было, а только изумление: надо же, вокруг нее хаос,
небо с землей поменялись местами, сиденья кареты оказались над головой, днище
разошлось и оттуда торчит зеленая листва, боковое окошко забито землей, а внизу
кто-то стонет. Понадобилось время, чтобы Ангелина поняла, что стонет Меркурий,
и осознала весь ужас случившегося, но следом и порадовалась: если стонет –
значит, жив!
В карете было темно, Ангелина ощупью стала искать Меркурия,
но тут до нее долетел чей-то быстрый шепот:
– Le cocher est mort!
[47]
Говорили по-французски, и это поначалу так ошеломило
Ангелину, что она даже не сразу осознала смысл фразы: кучер мертв… но кучер –
это ведь Усатыч?!
Не в силах даже вскрикнуть от ужаса, она в отчаянии
заколотила кулаками в стенку кареты, пытаясь позвать на помощь, и ей
откликнулся тихий, напряженный голос, почему-то показавшийся Ангелине знакомым:
– Bien. C’est lui! Tirez-lui! Vite!
[48]
В то же мгновение в стенку кареты, возле которой притулилась
Ангелина, врезалось острие огромного ножа – Ангелина едва успела отпрянуть! –
потом щель с треском расширилась, и сквозь нее просунулись две руки, схватившие
Ангелину – и тут же отпустившие ее, словно обжегшись. Раздался изумленный
вопль:
– Une femme est lа!
[49] –
Причем на миг Ангелине почудилось,
будто это сами руки закричали в изумлении.
– Une femme?! [50] – вновь раздался знакомый голос, и в
зияющем отверстии возникло взволнованное лицо, при виде которого Ангелина
радостно воскликнула:
– Фабьен? Слава богу!
