Князь Алексей называл уныние грехом и приказывал своим
домочадцам не грешить, приводя многочисленные примеры из древней истории
(сколько раз стояла Русь на краю гибели, а жива!) и из жизни собственной и
своей княгини (сколько раз вечная разлука и самая смерть глядели в их глаза, а
ведь все одолели!). Ангелина и рада бы не унывать, но, как ни вооружайся
храбростью, а слыша с утра до вечера лишь о погибели да о разорении, невозможно
же не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что слышишь!
Да еще эта страшная история с Меркурием… Его самого чуть
было не заподозрили в убийстве чернобородого, немалые досады ему чинившего! Да
спасибо, Ангелина защитила его правдивым свидетельством, что весь вечер и
начало ночи, едва от капитана Дружинина воротясь, Меркурий был под ее
приглядом. Вдобавок, на счастье подозреваемого, обнаружилось, что сбежал из
госпиталя санитар Михайло. Человек сей имел руки золотые, был в палатах
незаменим, но страдал белою горячкою. Теперь кто-то припомнил даже, будто он
был некогда кучером, да, попав однажды во власть своей немочи, едва не зарезал
обоих своих седоков ножом, насилу, мол, его умилостивили, он слез с козел и
ушел в лес. Припомнили, что сей Михайло с бородачом злокозненным нередко
лаялся, гадили они друг друга скверными словесами – вот, верно, не стерпело
ретивое у Михайлы, разум его помрачился: зарезал он обидчика, да и ушел бог
весть куда.
От этого предположения Ангелине следовало бы вздохнуть
свободнее, однако никак не могла она себя убедить, что все так и есть, что не
покушался некий злодей именно на Меркурия, что не метил именно в него!
Зачем? Какая такая важная птица – этот монастырский приемыш?
Кому столь необходимо нужна его жизнь – вернее, его смерть? Не знала, не знала
Ангелина, а все ж вещая женская душа покоя не находила, поселяла неодолимое
беспокойство и отравляла им жизнь. Черные мысли терзали ее, следуя за нею
повсюду, а поделиться не с кем: старый князь с княгинею не верили, что кто-то
решился бы причинить зло тишайшему Меркурию, а самого его в доме Измайловых уже
не было. Сразу после странной той ночи приехал за ним Дружинин и увез на
Арзамасскую заставу, куда уже прибыли сто тридцать тяжело груженных подвод в
сопровождении многочисленного конвоя. Востроглазые зеваки успели увидеть, как
усталые солдаты переносили во двор, под навес, какие-то шары, странные
сооружения из стальных прутьев, рулоны тафты и множество вовсе непонятных
вещей, причем руководил ими не только капитан Дружинин, но и Меркурий. Более он
к Измайловым не возвращался, только передал Ангелине с оказией, на словах, свой
сердечный привет, вечную благодарность и просьбу – о нем более не тревожиться.
Легко сказать!
Ангелина обиделась. Она, она одна, можно сказать, спасла
Меркурия от смерти, выходила его, вылечила; она утешала его после этого ночного
кошмара – и вот он отвернулся от нее, как от ненужной, уже использованной вещи,
и ушел заниматься своими таинственными делами, по всему вероятию, непостижимыми
куцым женским умишком!
Военная тайна? Да ведь Ангелина не из болтливых. Разве,
выхаживая Меркурия, она не сделалась достойной его доверия?..
Ангелина уверяла себя, что дело только лишь в обиде на
рухнувшую дружбу, хотя все обстояло проще: Меркурий в ее глазах стал
просто-напросто еще одним мужчиною, который получил от нее все, что хотел, – и
ушел, не оглянувшись. Никита Аргамаков взял ее тело, ее страсть. Меркурий – ее
дружбу, ее привязанность. Оба взяли ее как могли – и ушли, бросили. Отшвырнули!
И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала
Ангелина, для нее благотворным елеем, пролившимся на горючие язвы, явилось
приглашение Фабьена пожаловать к ним в дом, на бал, даваемый в честь его
именин.
* * *
Впрочем, надо отдать Ангелине справедливость: чуть только
оскорбленное тщеславие ее сделалось удовлетворено, она осознала всю
щекотливость своего положения.
Мало, что идет война! Армия разбита, враг в Москве. Народ
ввергнут в пучину бедствия и ужаса. И сейчас идти плясать под веселую музыку в
доме соотечественников Наполеоновых? Как бы радоваться вместе с ними страшному
поражению России?! Это должен отвергнуть даже самый суетный ум, а ведь Ангелина
вовсе не была пустышкою вроде Нанси Филипповой, которая приняла приглашение
Фабьена в ту же минуту, как его получила! Вежливый отказ Ангелина написала
сама, даже не сочтя нужным обременять деда с бабушкою, однако отослать свое
письмо не успела: в доме Измайловых объявилась нежданная гостья – маркиза
д’Антраге.
Она была все такова же: таинственная и очаровательная под
своей чадрой. Засвидетельствовав свое почтение Измайловым и преодолев первую
натянутость, познакомилась со своей заочной протеже – Ангелиною – и передала
несколько комплиментов мадам Жизель уму, красоте и нраву молодой баронессы.
Ангелине было приятно, хотя и стеснительно. Тактичная маркиза сменила тему и
принялась рассказывать о путешествии по России, которое предприняла в разгар
войны с этой великой страной знаменитая французская писательница мадам де
Сталь.
– Мадам де Сталь? – сухо произнесла княгиня Елизавета. –
Насколько мне известно, ее болтливость отчасти стала причиною поимки
королевской семьи в Варенне
[51]?
– Mon Dieu! [52] – в ужасе вскинулась маркиза. – Это
нонсенс! Слишком многие благодаря Ферзену
[53] были невольно осведомлены о
плане бегства королевской семьи под защиту иностранных государей, в первую
очередь – шведского. Понятно, что об этом знал и шведский посол в Париже де
Сталь, и его жена, француженка по национальности, урожденная Неккер. Может
быть, госпожа де Сталь и проболталась кое-кому об этом в Национальном собрании…
но никакие меры предосторожности не помешали королевской семье ускользнуть из
Тюильри! Впрочем, это вам должно быть известно лучше, чем мне! – тонко улыбнулась
маркиза, и Елизавета не могла не улыбнуться с гордостью в ответ, ибо среди тех,
кто отчаянно, рискуя жизнью, пытался спасти королей-мучеников, была ее дочь –
баронесса Корф.
