Разговор вернулся в прежнее мирное русло, маркиза д’Антраге
оказалась прекрасной рассказчицей и очень живо изображала, как изумлялась
знаменитая французская писательница русским просторам; хотя карета двигалась
очень быстро, мадам де Сталь казалось, что она стоит на месте, настолько
однообразным был пейзаж. Ее охватывал своего рода кошмар, который приходит
иногда ночью, когда чудится, что делаешь шаги – и в то же время не двигаешься с
места. Бесконечной казалась ей эта страна, и целая вечность нужна была, чтобы
пересечь ее!
Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и думала,
что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь невысокое
мнение из-за двух ее романов. Коринна
[54]
казалась Ангелине сумасшедшей,
безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее сумасбродство
и за бегание по Европе пешком, с капюшоном на голове, в намерении отыскать
своего дурака Освальда. Этот персонаж «Коринны» просто-таки бесил Ангелину, как
всякий нерешительный, колеблющийся характер: в мужчинах этих черт она не
переносила! «Дельфина» раздражала ее еще больше, представляясь от начала до
конца собранием самых ужасных идей, в этом романе все казалось никуда не
годным, даже слог!
Непонятно, почему милая и приятная маркиза с таким восторгом
говорит о даме, пишущей столь неприятные вещи. Хотя в оригинальности суждений
мадам де Сталь, конечно, не откажешь!
– Сообразно обстоятельствам, русские могут держать себя, как
англичане, французы, немцы… – припомнила маркиза еще одно высказывание
знаменитой романистки, – но никогда они не перестают быть русскими, то есть
пылкими и в то же время осторожными; более способными к страсти, чем к дружбе;
более гордыми, чем мягкими; более склонными к набожности, чем к добродетели;
более храбрыми, чем рыцарски отважными, – и такими страстными в своих желаниях,
что никакие препятствия не в силах сдержать их порывы!
Алексей Михайлович в восторге застучал кулаком по колену и
рассмеялся:
– Лихо! Лихо сказано!
А и впрямь – сказано было хорошо, Ангелина не могла не
признать. И все-таки она никак не понимала, зачем появилась маркиза и к чему
клонит. Чувствовала, что это неспроста, но никак не могла сообразить, в чем
суть визита. И вдруг все разъяснилось.
– Мадам де Сталь поражена великодушием русских, – сказала
маркиза, глядя на хозяев дома своими прекрасными черными глазами с каким-то
странным, почти умоляющим выражением. – Она говорила на языке врагов,
опустошающих вашу страну, однако говорила о своей ненависти к монстру Бонапарту
– и ее в гостиных Петербурга принимали как родную, родственную душу. Ах, мне
известно, сколь сурово обошелся с моими соотечественниками в Москве граф
Ростопчин, но это случай особенный и тем более оскорбительный, что французы,
нашедшие убежище в России, и впрямь почитают ее своей родиной, готовы жизнь за
нее отдать!
Князь и княгиня вежливо согласились, что всех мерить на один
аршин негоже, вот взять хотя бы графиню де Лоран, которая столько сил положила
в госпитале: там до сих пор добром вспоминают матушку Жиз…
– О, как вы добры, как бесконечно добры! – перебила маркиза
д’Антраге, и в ее выразительных глазах проблеснули слезы. – Так, значит, я могу
сказать моей кузине, что вы принимаете ее приглашение быть на балу в честь
именин Фабьена?
Измайловы откровенно опешили. Маркиза, почуяв
замешательство, тут же перешла в наступление:
– Я прошу вас… умоляю не отказать, поддержать нас всех!
Предавшись всею душою России, мы хотим снять с себя позорное клеймо
пособничества – пусть невольного! – нашему общему врагу. Прошу вас быть на балу
во имя милосердия, во имя исполнения клятвы Марии, наконец!
– Клятвы Марии? – вскинула брови Елизавета. – О чем вы?
– Однажды ваша дочь дала мне слово исполнить всякую мою
просьбу. Это было давно, более двадцати лет назад, но ни разу я не напоминала о
том обещании… напоминаю только сейчас!
Она умоляюще сложила руки, обжигая княгиню взором.
Елизавета невольно потупилась. Как ни много рассказывала ей
дочь о жизни во Франции, в этих откровениях оставалось еще много темного,
неясного. Непросто даже и матери разобраться в отношениях Марии с мужем – их
можно было бы определить как любовь-ненависть; неохотно упоминала дочь и о
своей дружбе с каким-то красавцем венгром – их объединяла сперва страсть, потом
смерть… еще была какая-то сестра венгра, вспоминая о которой Мария всегда
бледнела, словно видела страшный призрак. Потом еще какой-то Вайян, и Жако, и
«тетушка» Строилова
[55] – нет, понять тут ничего невозможно! Кто знает, чем
была некогда Мария обязана этой загадочной маркизе, какую клятву могла ей дать!
– Будь по-вашему, – сказала Елизавета, устремляя взор своих
холодноватых серых глаз в пылающие очи мадам д’Антраге. – Мы примем
приглашение!
Если князь и хотел поспорить с женою, то не успел: маркиза
набросилась на них с такими бурными изъявлениями благодарности, так заговорила,
заболтала, так ловко перевела беседу в иное русло, поведав о своем намерении
скоро, уже скоро быть в Лондоне, увидеть Марию, что Измайловы думали теперь уже
только о дочери и о том, какие слова привета передаст ей от них маркиза и как
будет рада Мария.
Ангелина тоже участвовала в общем разговоре, тоже
радовалась, тоже чувствовала облегчение, что не придется наносить тяжкую обиду
мадам Жизель и Фабьену, однако ее не оставляло ощущение, что маркиза д’Антраге
достаточно ловко обвела их всех вокруг пальца… а зачем ей это понадобилось –
бог весть.
* * *
Боже мой, что за тьма народа вокруг, что за жар и духота!
Танцы следовали один за другим беспрерывно, и ни одна из жриц Терпсихоры не
хотела сойти с паркета, как если бы пропуск одного танца вызвал страшные
злоключения в их судьбах. Никакого бостона, никаких пустых разговоров для
мужчин! Все танцевали как ошалелые – чему во многом способствовало шампанское,
щедро разносимое лакеями. В Нижнем такого прежде не водилось, но сегодня все с
удовольствием отдали должное европейским обычаям. И веселье взыграло еще пуще.
Фабьен сбился с ног, пытаясь оказать равное внимание всем
дамам, но чаще прочих танцевал все-таки с Ангелиной, и она видела, как все
нежнее от танца к танцу сияют его глаза, крепче сжимают ее талию его руки – от
бокала к бокалу. Его возбуждение росло, и как-то раз, оказавшись прижатой к
нему в сумятице котильона, Ангелина ощутила бедром его напрягшуюся плоть.
