– Вспомни, как погиб твой отец, – произнесла она негромко,
но с такой силой неизбывного горя, что Фабьен отшатнулся, как от удара, сник,
отошел и упал на диванчик, забившись в угол, отвернувшись, зажав уши, словно не
желая ни видеть, ни слышать, ни знать, что произойдет с Ангелиною далее.
Мадам Жизель еще какое-то мгновение пристально смотрела на
сына, словно утверждая этим взглядом свою нерушимую власть над ним, а потом
повернулась опять к Ангелине – и вновь ужас поверг было ее в дрожь; однако на
губах графини порхала привычная ласковая улыбка, а глаза были ясны и
приветливы. Переворошив горку разноцветных шелковых подушечек, на восточный
манер разбросанных по широкой тахте, графиня нашла среди них маленькую книжку в
сафьяновом переплете какого-то вызывающе красного цвета. Ангелина успела
поймать взором имя автора: «Фанни Хилл» и еще по-английски: «Мемуары женщины…»,
а дальше она не разглядела.
– «Мемуары женщины для утех», – пояснила мадам Жизель. – Не
приходилось читать? Нет?! Печально! С таких книг я бы рекомендовала начинать
эротическое образование юных девиц, чтобы они сразу знали: от мужчины следует
ожидать не только быстрых телодвижений, но и наслаждения! Впрочем, сейчас не о
том речь. Послушай-ка. Где это… а, вот!
И, перевернув несколько страниц, графиня своим красивым,
звучным голосом прочла следующее:
– «Очень тихо пробрались мы в черный ход и спустились в
чулан, где хранились старая мебель и ящики с вином. В чулане было темно, свет
пробивался лишь через щель в перегородке между ним и верандой, где должно было
развернуться действо. Сидя на низких ящиках, мы могли свободно и отчетливо
видеть все действующие лица, сами оставаясь невидными. Нам стоило лишь припасть
глазами к щели в перегородке – и…
…Первым я увидела молодого джентльмена. Звук открывшейся
двери заставил его обернуться, и он тут же бросился навстречу девушке, не
скрывая своей радости и удовольствия. Они обменялись поцелуями, после чего он
расстегнулся и разделся до сорочки».
Ангелина поежилась. Все-таки мадам Жизель, несомненно, не в
себе, если от такого припадка злобы так быстро перешла к чтению вслух столь
неприличной книжки. Ладно, пусть читает (тем паче что ничего подобного Ангелина
отродясь не слыхивала и не читывала, любопытно все-таки!), а уж потом, когда
графиня и ее сын поутихнут, Ангелина найдет способ выбраться из этого
гостеприимного дома и рассказать деду про странный разговор о летательной
машине Леппиха!
– «Это словно бы послужило для обоих сигналом сбросить с себя
всю одежду, чему летняя жара весьма способствовала, – читала между тем графиня.
– Девушке было не больше восемнадцати лет. Черты лица у нее правильные и
приятные, фигура превосходная, и я не могла не позавидовать ее созревшей
обворожительной груди, полушария которой так прелестно наполняла плоть.
Молодой джентльмен был высок и крепок. Тело его, ладно
скроенное и мощно сшитое – широкие плечи, обширная грудь; а мужская прелесть,
казалось, вырывалась из густых зарослей вьющихся волос, которые разошлись по
бедрам и поднялись по животу до самого пупка; вид у той прелести крепкий и
прямой, но размеры меня прямо-таки испугали…»
А ты хоть успела увидеть то, чем была уничтожена твоя
невинность? – сладчайшим голоском проговорила мадам Жизель, и Ангелина не сразу
поняла, что это уже вопрос к ней, а не продолжение заманчивого чтения, ибо,
чего греха таить, сии «Мемуары» вдруг показались ей необычайно увлекательны.
Вся кровь бросилась ей в лицо, стоило лишь понять, что мадам Жизель заметила
этот интерес! Ангелина даже испытала некое разочарование, когда француженка
захлопнула книжку; впрочем, Ангелина тут же дала себе слово где угодно и как
угодно раздобыть заманчивое произведение Фанни Хилл. Книжка выглядела
объемистой и, верно, вся была наполнена множеством полезных сведений.
А теперь вновь пришла пора подумать о том, как убраться
восвояси.
– Действие происходит в одном из лондонских maison de joie
[64],
– дружелюбно пояснила мадам Жизель. – Как ты поняла, для лучшего
образования глупеньких девиц там была устроена такая просмотровая комнатка.
Книжка сия была напечатана более чем полвека назад, и с тех пор наука
обольщения весьма продвинулась. Скажем, в Париже мне приходилось бывать в
домах, где в стене имелось особое смотровое оконце, занавешенное гобеленом, картиною
или просто шторою. Когда собирались гости, хозяйка вдруг отдергивала сию штору
или сдвигала в сторону гобелен – и взору ничего не подозревающей публики
представала еще более прелестная картина, чем та, которую убрала хозяйка. Двое
молодых и красивых любовников, мужчина и женщина (или трое, четверо, или только
женщины, или только мужчины, добавила вскользь хозяйка, вызвав у Ангелины новое
сомнение в здравости ее рассудка: да разве такое бывает? Разве не вдвоем – лишь
женщина и мужчина – предаются любви?! Что за наваждения бесовские?!), играли
друг с дружкою в постели, да столь умело и талантливо, что это действовало на
публику покрепче élixir d’amour!
[65] Мне приходилось бывать в
компаниях, где малознакомые люди уже через миг срывали друг с друга одежды и,
подражая зрелищу за стеклянной стеною, образовывали на ковре настоящую кучу
малу, причем самые скромницы, самые недотроги громче других поощряли сразу
нескольких мужчин, ублажавших их: «Allez ferme! Allez toujours!..»
[66] Ты ведь
тоже слывешь за скромницу, не так ли? – невиннейшим голосом обратилась мадам
Жизель к Ангелине, и та отпрянула, отвернулась, уверенная, что проницательная
француженка все поняла: от нее не укрылось, что Ангелина сейчас как бы видела
эту сладострастную игру на роскошном ковре – и себя, обнаженную, распростертую
под тяжестью мужского тела… тел? Но как же это мужчины могут любострастничать с
женщиною сразу вдвоем или втроем? Ведь сама природа все устроила иначе…
Господи, о чем она? Как удалось мадам Жизель вдруг внушить ей, что самая
завидная участь – стать жертвою пылких страстей?!
