Глава 13
Хождение по потолку
Женщины в семье Ангелины никогда не были особенно близки
между собой, так уж повелось, а потому Ангелина о жизни своей матери во Франции
знала еще меньше, чем княгиня Елизавета – о своей дочери, и знание это
сводилось к следующему: баронесса Мария, обычная женщина, пусть и редкостная
красавица, не отличающаяся особым умом, не испытывающая тяги ни к добру, ни ко
злу, никакая не героиня трагедии по призванию духовному, все же оказалась
вовлечена судьбою в потрясающую драму, изменившую жизнь целого государства:
французскую революцию. Уж, наверное, сталкивалась она со множеством людей,
появились, надо думать, у нее и враги – но что же произошло между нею и
графиней де Лоран, если эта дама стала люто ненавидеть Марию, в то время как
кузина графини, маркиза д’Антраге, оставалась к ней весьма расположена и даже
принимала горячее участие в ее дочери? А впрочем… что, если участие маркизы и
ее разглагольствования о дружбе с Марией Корф – всего лишь притворство? Что,
если она только заманивала Ангелину в дом своей кузины, ловко, сладкими речами
усыпив опасения князя и княгини? Такой оборот представлялся сейчас Ангелине
вполне вероятным. О, после кошмарной мучительной ночи она и не в такое была
готова поверить, столь круто изменилось со вчерашнего дня мирное течение ее жизни!
Ворочаясь с боку на бок, комкая постель, беспрестанно переворачивая подушку,
чтобы охладить пылающую, измученную голову, Ангелина искала ответа у бессонных
звезд, глядевших в ее окно, поочередно сменяя одна другую, и смежила усталые
глаза, лишь когда потускнели, поблекли перед рассветом и звездные очи. Сон ее
был краток и тяжел, не дал никакого исцеления ни сердцу, ни уму – а лишь только
усугубил маету Ангелины той мрачной картиною, какая ей привиделась.
Снилось ей, будто идет она по саду в Любавине, на волжском
берегу, и обламывает с яблонь ветки, покрытые паутиною. Но чем больше
обламывает, тем больше их становится; и вот уже все яблони в паутине, и она
затянула все лицо и руки Ангелины, так что она шевельнуться не может, а может
только видеть, что и вместо распущенных волос на ее плечи спускаются длинные
нити паутины…
Одним рывком вырвалась Ангелина из тенет – а разом и из сна
своего, – и пребольно при этом ударившись коленями, ибо в том рывке слетела с
кровати на пол.
Полуденное солнце засматривало в окошко, так что ничего
удивительного в пришествии кошмара не было: виданное ли дело – столько спать!
Сон был столь страшен, что Ангелина даже не стала его разгадывать, всецело
отнеся к событиям минувшего дня. Потом кликнула девушку, велела подать умыться
и заварить кофею, чтобы прогнать остатки сна, после чего уселась под окошко,
невидящими глазами глядя на пышный сад с затейливо построенными флигелями (их
князь иногда сдавал внаем; скажем, совсем недавно дед переселил туда двух
преподавателей Московского университета, профессоров: математика Перелогова и
словесника Черепанова, которые, вскоре по приезде из Москвы, вконец обнищали,
жили из милости у сердобольных нижегородских учителей и даже сами носили себе
воду с Волги в ведрах на палке – по вечерам, под покровом темноты. Князь
Измайлов, прознав сие, принял на себя все заботы об ученых, и те уж который
день отъедались и отсыпались, Ангелина их только разок и видела, при первом
знакомстве; частенько квартировали в измайловских флигелях и мимоезжие военные:
вот и сейчас какой-то гусар торопливо гнал золотисто-рыжего коня к барскому
дому) и думая бесконечную, вчерашнюю думу: что же делать?
Вся беда случилась оттого, что Ангелина сболтнула о «трех
бабах», говорящих про лодку-самолетку. И хоть не назовешь обыденным явлением
переодевание сразу трех мужчин в женскую одежду, все-таки суть была в предмете
их разговора, а никак ни в чем ином. Выходило по их, что лодка-самолетка – это
и впрямь нечто вроде ковра-самолета. Ну и что? Каков с нее прок, даже если допустить,
что сие – правда, а не болезненный бред? Ну, в цирке можно такое чудо
показывать вместе с женщиной без костей, глотателем шпаг и огня и человеком,
без вреда для себя лежащим на остриях ножей… Что же, Франции с Россией из-за
цирковых чудес соперничать? Наполеону бесноваться из-за изобретателя забавных
проделок? Нет, все не так просто. Для чего-то же нужна эта лодка-самолетка,
ведь нужна же! Если в нее садятся люди, как рассказывал Ламираль, стало быть,
она может поднять и груз и перелететь с этим грузом, куда надобно… скажем,
бочки с горючей смолою опрокинуть над позициями французов… нет, это слишком уж
седая древность, времен Олеговых походов, – скорее какие-нибудь разрывные
снаряды… Ангелина сидела, расширенными глазами глядя в стену, и не знала, то ли
смеяться над собой, над дурацкими измышлениями женского ума, то ли ужасаться
этим догадкам: да неужто возможно сие? Что ж, нынче не старая пора, а великие
умы не перевелись, науку, чай, двинули вперед… Нет, от всего этого свихнуться
нетрудно! Надобно как можно скорее посоветоваться со сведущим человеком.
Подхватилась, ринувшись к бабушкиным комнатам, да вовремя
вспомнила, что княгине Елизавете второй день неможется – она простывши лежит,
не следует ее беспокоить, да и едва ли женщина может быть в сем деле
подсказчицею. Лучше уж деда невзначай на разговор навести. Но, уже схватившись
за ручку двери его кабинета, Ангелина с досадою замедлилась: до нее донесся
азартный голос князя:
– Помню, больше всех понравился мне жеребец у Загряжского:
бурый, большого роста, широкий, ноги плотные, а шея лебединая… Хвост и грива
жиденькие, но зато мягки, как шелк, – признак породы. Конечно, дорого: меньше
чем за восемьсот рублей не отдавали, да еще пришлось давать на повод, однако
делать было нечего: купил. Дай только бог, думаю, угодить княгине – но
обошлось, хвала господу! – Князь засмеялся.
– Теперь мода на рыжих лошадей с проточинами
[67]. Каковы бы
они качеством ни были, цена им вдвое, – перебил молодой голос, показавшийся
Ангелине знакомым. Ну, дело ясное: у деда гость, верно, какой-то нижегородский
лошадник, значит, со своими расспросами сейчас лучше не соваться.
– Рыжие?! – презрительно воскликнул дед. – Да ведь известно:
чем темнее масть лошади, тем она крепче и выносливее.
– А «вятки»? – запальчиво возразил гость. – Вятские лошади
даже и рыжей масти завоевали славу незаменимых для ямской гоньбы. Тройки
«вяток» без отдыха и подкормки шестьдесят верст несут кибитки по заснеженным и
самым глухим дорогам, за сутки и полторы сотни верст проходят!
Ангелина не стала ждать продолжения спора: это надолго! А
впрочем, нет худа без добра: ну как объяснишь деду свой внезапный интерес к
воздухоплаванию? И никому его не объяснишь. Вопрос о лодке-самолетке можно
задать только одному человеку – Меркурию.
