Сердце Ангелины заколотилось так, что дыхание перехватило.
Выходит, Никита и был тот русский, что так крепко приложил Сен-Венсена по носу,
убегая из дома мадам Жизель. Да, никаких сомнений, значит, все-таки с Никитой
предавалась она любви, сердце ее не обмануло!
Счастье от этой мысли было таким опаляющим, что Ангелина,
будто во сне, будто за чем-то нереальным, наблюдала, как Никита, злорадно
хмыкнув: «А, признал! Ну, так получи вдругорядь, горячо испеку, а за вкус не
берусь!» – приложил Сен-Венсена кулаком в нос, отчего тот опрокинулся навзничь.
Никита мощным рывком своротил с места пушечку – или что там за оружие было у
французов, а потом, оттолкнув их, опамятовавшихся да бросившихся на него, двумя
руками враз, кинулся к Ангелине и потащил ее за собою на галерейку. Плохо
сбитые ступеньки прыгали под их ногами, как клавиши, но все же Ангелина с
Никитою успели опередить своих преследователей и прежде их оказались на земле,
после чего Никита засвистел, замахал руками – и из ворот мастерских выбежали
несколько темных фигур.
– Держи воров! – заблажил Никита не своим голосом, указывая
на узенькую лесенку, где четко и черно, подобно силуэтам театра теней,
вырисовывались в лунном свете фигуры разъяренных Сен-Венсена и Ламираля, еще не
осознавших, очевидно, что из преследователей они превратились в преследуемых.
Впрочем, французы тотчас спохватились, перескочили через перила и скрылись в
темноте, сопровождаемые топотом множества ног, криками «Держи, лови, хватай!» и
разбойничьим посвистом Никиты, который все-таки успел на миг припасть к губам
Ангелины, шепнув в поцелуе:
– Иди домой! Жди! Приду!
Затем сорвал с дерева повод невесть откуда взявшегося здесь
рыжего жеребца – Ангелина только ахнула, увидев знакомую проточину во лбу, –
взлетел на него – и исчез, словно сам обратился в эту орущую, свистящую,
звенящую топотом копыт, заливающуюся собачьим лаем, клекочущую птичьим клекотом,
полную опасностей и страхов ночную тьму.
* * *
Ангелина еще постояла, крепко держась за дерево, с трудом
усмиряя дыхание, и, по мере того как спокойнее, медленнее колотилось сердце,
вразумительнее становились и мысли, так что полная невнятица происшедшего
несколько прояснилась, а разорванные ниточки – события последних дней –
сплетались в ровненький клубочек.
Этот конь, вчера плясавший у измайловского крыльца, – конь
Никиты. Так ведь, получается, именно Никита – разудалый жилец флигеля. Курьер
воинский! Курьер-то он, может быть, и курьер, но вечера уж, наверное, не в
игровых домах проводит. Значит, пьяные драки – только маска… и одежда
мастерового – тоже маска, прикрытие… А что под ними? Ах, как хотелось бы верить
его поцелуям, его шепоту! Кончится война, скинет Никита маску – и останется
сердце, любящее Ангелину. И она любит его – можно ли в том сомневаться? Но до
сего еще должно пройти время. Не зря же Никита выслеживает французов.
Непросто, ох, как все непросто в доме мадам Жизель!
Чудовищно так думать, но не принадлежит ли она к числу тех
иностранцев, которые телом – в России, а душой преданы другому государству? Не
было секретом, что правительство Наполеона присылало в Россию шпионов под видом
купцов, которые должны были вербовать эмигрантов и поднимать на скрытную войну
с приютившей их страной. Впрочем, еще вопрос, кто кого завербовал – мадам
Жизель «трех баб» или они ее? Ангелине очень хотелось верить в последнее, ибо
ужасно же осознать, что мадам Жизель всегда была хладнокровной лгуньей. Ну
ладно, возможно, она такова и есть, если вспомнить застарелую ненависть к Марии
Корф, но Фабьен, Фабьен, с его тихой нежностью, скрытной влюбленностью, с его
ласковым шепотом, с этим мягким, бархатным взглядом черных очей… И он же спас
деда, а потом Ангелину с Меркурием…
И она замерла, глядя во тьму, которая в это мгновение
показалась ярче луча солнечного. Все высветилось, все прояснилось вдруг!
Почему, почему никто не задумался раньше: ведь поджог заброшенного дома свершен
был в ознаменование нападения Наполеона на Россию! И Фабьен оказался в том саду
не случайно: он был пособником поджигателя, а выказал себя, чтобы завоевать
доверие князя Измайлова. Но это значит… что? Значит, что Фабьен заранее знал
князя? Искал случая завоевать его расположение – а случай более благоприятный
едва ли мог представиться! Но к чему все это? Откуда такая забота о семействе
Измайловых? Да, верно, маркиза д’Антраге сказала, что рекомендовала мадам
Жизель Измайловым. И Фабьен…
Ну хорошо, а маркизе-то какая польза в сей протекции?
Укрепить положение в городе своей кузины?
Кузины?..
Ангелина вспомнила столь схожие черные, прекрасные глаза,
вспомнила голоса: звонкий, выразительный – мадам Жизель и чуть глуховатый –
маркизы. Глуховатый? Ну да, его приглушает неизменная вуаль, скрывающая шрам. А
если… а если представить, что шрама никакого и нет? Тогда – что? Если снять
вуаль – не окажется ли, что под нею откроется лицо все той же графини де Лоран,
мадам Жизель, которая явилась к Измайловым под именем подруги их дочери, чтобы
рекомендовать саму себя наилучшим образом? Легковерные же Измайловы приняли за
истину объявленную им ложь!
Как это вчера сказала мадам Жизель?.. «Ну, Анжель, ты еще
глупее, чем кажешься!» И правда! Глупа как пробка! И все они оказались глупы
как пробки, поверив басням мадам д’Антраге, мадам Жизель, графини де Лоран…
нет, едва ли – у нее наверняка другое, совсем другое имя, но выяснить его
возможно, только заглянув во тьму давно минувших лет, обильно политых кровью, –
во времена французской революции, когда перед каждым человеком было только два
пути: или служить тирании, или ненавидеть ее. Мать Ангелины пыталась спасти
королевскую семью – не на сем ли пути столкнулась она с мадам Жизель… или как
ее там? Перешла ей дорожку, вызвала ее ненависть – а ведь женская злоба далеко
превосходит мужскую! А может… Нет, ответ знают только Мария Корф и «графиня де
Лоран». Или Фабьен.
Фабьен! Он, конечно, замешан во все дела своей матери. По
доброй ли воле – бог весть. Но ведь мадам Жизель невозможно противиться. Надо
думать, и возле опрокинувшейся кареты он не просто так очутился… да и карета
ведь не просто так опрокинулась. Мог ли Усатыч сломанную чеку проглядеть?
Фабьен и его сообщник (кто-то ведь сказал тогда: «Le cocher est mort!»
[72] – а
потом исчез!) охотились за Меркурием, и прикончить его помешала только
Ангелина: на нее Фабьен руку не смог поднять.
