– Он сын мой и моего брата, – устало проговорила мадам Жизель,
словно у нее вдруг разом кончились все силы. – С тех пор как нам было по
пятнадцать лет, с тех пор как мы жили в родных венгерских горах, на прекрасном
голубом Дунае, мы с Сильвестром страстно любили друг друга. Нас разлучили
людские предрассудки, я вышла замуж за старого французского графа, но сына
родила от того, кого любила. Мы вынуждены были таить свою страсть. Сильвестр
был красив, как греческий бог… о, как он был красив! – Мадам Жизель мечтательно
покачала головой, и глаза ее затуманились. – Женщины не давали ему проходу, да
и он ни одной не пропускал. Я только смеялась, зная: он все равно вернется ко
мне, обогащенный новым опытом, и мы вместе посмеемся над очередной обманутой
дурочкой. И так было всегда – до тех пор, пока Сильвестр не встретил жену
русского министра Марию Корф…
Ангелина кивнула. Она уже догадалась, о чем сейчас пойдет
речь. Вот наконец и открывается завеса тайны, завеса многолетней ненависти!
– Она вскружила ему голову! – воскликнула графиня. – Она
пленила его, приковала к себе цепями страсти… и хладнокровно использовала его,
а сама мечтала об одном: завоевать любовь своего мужа, барона с ледяным
сердцем! По ее наущению Сильвестр даже вызвал на дуэль Корфа. Он был воском в
руках своей любовницы, ибо и впрямь любил ее, в то время как Мария топтала его,
как ничтожный прах! Я знала: пока Мария равнодушна к Сильвестру, он не
успокоится. Он всегда хотел только недостижимого. И я посоветовала ему убить
Корфа, но так, чтобы никто не вздумал подозревать его. Все было устроено…
– Но мой отец жив! – воскликнула Ангелина.
– Жив, увы! – воздела руки мадам Жизель, и, несмотря на всю
серьезность момента, Ангелина едва не прыснула: так нелепо выглядела графиня,
демонстрировавшая свое отчаяние. – Он остался жив, хотя его долгое время все
считали мертвым, в том числе и Мария, и сам Сильвестр. И что-то надломилось в
душе брата, что-то сломалось навеки! Он не смог простить себе этого убийства,
хотя не раз побеждал своих врагов на дуэли. И он пал… от руки твоей матери,
Марии Корф! А все, что осталось мне, – это месть! Если мне не удалось вырвать
ледяное сердце Корфа, то я могу выцарапать глаза тебе – ибо они точь-в-точь как
у него!
И мадам Жизель кинулась на Ангелину, выставив перед собой
скрюченные пальцы. Но Оливье и Гарофано вовремя ее перехватили, сообразив
наконец, что пора вмешаться.
Ангелина даже не шелохнулась. Стояла, понурив голову,
негодуя, почему ее родители оказались так немилостивы к ней? Почему никогда не
рассказывали о том сплетении судеб и событий, в которое, оказывается, она была
вовлечена еще до своего рождения? Считали ее глупышкой, ничего не способной
понять? Ждали подходящего часа? Или просто забыли, отмели прошлое, будто
ненужный мусор?.. А зря, а напрасно, ибо из этого мусора проросли злые цветы,
отравившие ее настоящее, а из настоящего уже тянутся ростки в будущее, и только
богу ведомо, что ждет ее в будущем.
Она подняла голову и взглянула на мадам Жизель, которую с
великим трудом удерживали двое мужчин, ибо ярость придавала ей силы: ярость от
того, что она так и не увидела слез и боли на лице Ангелины. О месть, страсть
мелких душ! Как она мила жестоким, бессердечным, убогим натурам – особенно
когда зло можно творить безнаказанно, упиваясь неведением глупой жертвы. Ну что
же, все, что было, – чудовищно, страшно, однако ведь – позади! Осталось только
повернуть обратно, и если несчастная, забитая Анжель как-то пробрела этот путь,
то уж Ангелина – с ее новым знанием, новыми силами, обновленной душой! –
пройдет наверняка!
Она повернулась к берегу, но тут Оливье схватил ее за руку:
– Куда ты?
Ангелина с улыбкой вглядывалась в его доброе, встревоженное
лицо. Он красив, а все-таки черты его какие-то чужие. Она вспоминала теперь,
что лица французов всегда казались ей какими-то ненастоящими, негармоничными,
словно из воска вылепленными, – правильные черты, а все же не освещенные тем
внутренним светом, который делает особенно милыми и родными русские лица.
Русские необыкновенно красивы, подумала Ангелина, и волна счастья захлестнула
ее, когда она поняла, что отныне будет видеть вокруг себя только русские лица.
И все-таки спасибо тебе, Оливье де ла Фонтейн! Ангелина никогда тебя на
забудет. Благодаря тебе, только тебе она будет с нежной, смущенной улыбкой
вспоминать пройденный ею путь страданий. Никогда не забудет их «брачную ночь»,
когда они спали рядом, будто усталые дети…
– Куда ты?! – повторил Оливье, напуганный, а вовсе не
обрадованный тою улыбкою, с которой смотрела на него Анжель.
– Мне надо вернуться, – гладя его пальцы, стиснувшие ее
запястье, и по одному разжимая их, чтобы высвободиться, ласково проговорила
Ангелина. – Я не пойду дальше, я остаюсь в России.
– Но мост рухнул! Как ты пройдешь?!
Ангелина с досадой взглянула на вздувшуюся реку. Да… мост!
Ничего, второй еще цел!
– Я пройду по другому мосту. А если не удастся, пережду в
деревне, пока не подойдут наши войска.
– Наши? – переспросил изумленный Оливье.
– Ну конечно, – кивнула она. – Ты разве не понял? Я ведь
русская.
Оливье побелел и опять осторожно взял ее за руку:
– Анжель! Ну посмотри на меня. Что с тобой? Успокойся. Я
мало что понял из вашего разговора с этой проклятой бабой, но она говорила
такие жуткие вещи… И ты просто разволновалась, просто… Ну хочешь, я брошу ее
обратно в реку? Только бы ты успокоилась!
Он сделал движение к мадам Жизель, та взвизгнула, забилась в
руках Гарофано, глядевшего на нее с нескрываемым отвращением.
– Хорошо бы! – мечтательно протянула Ангелина. – Однако
пусть живет. Ядовитые зубы у нее уже вырваны. А ты все же пойми: я никогда тебя
не забуду, но мне надо вернуться. Я вспомнила, кто я! Я – русская! Я…
– Молчи! – прошептал Оливье, опасливо озираясь. – Ты
бредишь, Анжель…
Ангелина посмотрела на Гарофано, который сотворил крестное
знамение и сделал пальцами «рожки» – на всякий случай. И он тоже озирался с
опаскою и даже прижал палец к губам, призывая Ангелину к молчанию.
– Вот-вот, – кивнула мадам Жизель с немалым злорадством. –
Silentium! Silentium! [73] Вообрази, что тут произойдет, если этим несчастным,
едва избежавшим смерти, сказать, что русская шлюха бесстыдно шпионила за ними?
– Заткнись! – рявкнул Гарофано.
– Да, помолчи, помолчи, Анжель, – твердил Оливье. – Забудь,
успокойся, уйдем отсюда. Ты отдохнешь в деревне, поешь, успокоишься… все
пройдет.
