– Видать, религия – твой конек. Надо полагать, ты не
замедлил забрать эти кресты? – Лелуп проворно обшарил рваную рясу, но не нашел
ничего, кроме простенького, потемневшего от времени серебряного крестика,
который отшвырнул с величайшим презрением, но Анжель успела заметить, что монах
торопливо прижал крест к губам, прежде чем снова надеть на себя.
– Осечка! – хмыкнул Лелуп. – Ну-ка, Туше, напряги мозги, что
ты еще знаешь о монахах?
Туше всей пятерней поскреб грязную, засаленную голову.
– Ну что тебе сказать? – произнес он раздумчиво. – Помнится,
одному священнику мы спалили слишком густую бороду, чтобы лучше расслышать, где
он прятал церковные сокровища.
Глаза Лелупа сверкнули.
– А вот мне кажется, что этому придурку мешает говорить
капюшон на его башке. Что, если снять с него рясу, но, чтобы рук не пачкать,
зажечь эту дерюгу?
Анжель тихо ахнула, и быстрый, как молния, взгляд из-под
капюшона пронзил ее. Сердце забилось в горле, да так, что она с трудом могла
дышать, с трудом разомкнула губы, чтобы вымолвить:
– У-мо-ляю вас…
Сабля вывалилась из рук Лелупа, и он обернулся к Анжель с
выражением величайшего изумления на своем заросшем кабаньем лице.
– Что я слышу?! Ты наконец-то разинула рот, девка?
– Да брось ты, Лелуп! – захохотал Туше, и к нему
присоединились остальные французы. – Не далее вчерашнего вечера я слышал, как
твоя мадемуазель орала во всю мочь – вот только не понял, от радости или от
страха.
– А мне что за дело ее радость? Быть с ней – все равно что в
сугроб толкать, так эта сучка холодна. Ну, конечно, я помял ей бока, чтобы хоть
ноги раздвинула пошире!
Анжель на мгновение зажмурилась. Почему-то ей было
невыносимо стыдно перед монахом. Его взгляд жег ее, как огонь, хотя она даже не
могла увидеть его лица.
– Стыдись! – Туше обращался к Лелупу, но при этом похотливо
поглядывал на Анжель. – Ты позоришь знамя французской галантности! Уверяю тебя,
какая-нибудь московская барыня, сквозь которую подряд прошел десяток наших
молодцов, с удовольствием вспомнит каждого из них, ибо они ублажили не только
себя, но и даму!
– Ну, эту льдину только факелом можно растопить! – злобно
ощерился Лелуп, и в глазах Туше блеснула робкая надежда.
– Если она тебе уже надоела, я бы не прочь попробовать свои
силы… авось у нее будет что вспомнить!
– Да и на меня дамы никогда не обижались, – подал голос
Толстый Жан, а ему вторили еще трое.
Анжель поднесла руку ко лбу, силясь вспомнить что-то. А ведь
нечто подобное уже случалось с ней… неприкрытая похоть в глазах мужчин,
насмешки – и полная безысходность, полная беспомощность!
Голос Лелупа вернул ее к действительности.
– Ты, кажется, упоминал о крестах с красивыми камушками? –
спросил он с самым безразличным видом.
Однако Туше не обмануло это напускное равнодушие.
– Ну, ты хватил, Лелуп! Не высока ли цена за девку? Мне ведь
она нужна только на разочек!
– Покажи крест! – не терпящим возражений тоном сказал Лелуп,
и Туше, мученически закатив глаза, принялся шарить под одеждой, с трудом
продираясь сквозь надетые на него женские шубы и салопы.
Наконец что-то блеснуло в его грязной руке, и этот блеск
словно высек искру в прищуренных глазах Лелупа.
– Ты отдашь мне крест, – изрек он таким голосом, что бедный
Туше поперхнулся. – Но девку возьмешь не один раз, а… сколько тут камешков,
пять? Ну вот, пять раз. Ладно уж, шестой – за сам крест.
– Но крест-то с капелькой наверху! – начал торговаться
заметно повеселевший Туше. – Семь раз.
– Черт с тобой, – отмахнулся Лелуп. – От нее не убудет. И
еще вот что, Туше. Если тебе удастся растопить этот сугроб, то получишь
награду: восьмой раз!
– Думаю, что заработаю и девятый, – с самодовольным видом
изрек Туше, но тут вмешался Толстый Жан:
– Как хочешь, но это не по-товарищески, Лелуп! Если бы мы
знали, что ты просто хочешь заработать на своей девке, то смогли бы кое-что
предложить. Я ведь ушел из Москвы не с пустыми руками… да и другие тоже!
– Разумеется! – поддержали его остальные. – Мы заплатим
тебе, Лелуп!
– Теперь для меня ты и свободного вечерка не отыщешь? –
Лелуп грубо облапил Анжель. – Между этой толпой и не втиснешься! Впрочем, я еще
посмотрю, что вы там предложите. А ну, выворачивайте карманы!
И тотчас же воспламенились французские натуры, способные
возбудиться от малейшего намека на блуд. Мужчины, одетые подобно Туше,
принялись торопливо рыться в своих шубах-салопах, а Туше по-хозяйски схватил
Анжель за руку и потянул к себе.
– Зачем ждать вечера? Пойдем-ка, моя прелесть. Тебе
кто-нибудь говорил, какие у тебя чудные глазки? Они давно зажгли огонь в моем
сердце. А твои губки… о, как давно я мечтал их поцеловать! Крошка моя, да после
этого поцелуя ты забудешь обо всем на свете.
– Крошка?! – захохотал Лелуп. – Да она выше тебя на голову,
эта крошка!
Как и все мужчины маленького роста, Туше терпеть не мог
подобных замечаний.
– Держу пари, что проткну ее поглубже, чем ты! – запальчиво
выкрикнул Туше. – Мне приходилось видеть здоровяков, у которых между ног
болтался какой-то жалкий червячок, в то время как у меня…
– А ну, покажи! – взревел Лелуп, принимаясь расстегивать
штаны. – Толстый Жан, будешь судьей!
– Это почему же? – обиделся тот. – У меня тоже есть что
показать! – Он схватился было за ремень, однако его опередил Туше, с
торжествующим видом обнаживший свое мужское орудие, почему-то имевшее
темно-коричневый оттенок – то ли от грязи, то ли в силу естественных причин.
Анжель зажала ладонью рот. Ее вырвало от отвращения. Она с
мольбой в глазах глянула в угол, где стоял монах, чая хоть какой-то защиты,
хоть слова, которое вразумило бы этих скотов, однако ужаснулась, заметив, что
там никого нет. Монах втихомолку скрылся!
Не думая, не рассуждая, она бросилась было к двери, однако,
преграждая ей путь, мимо просвистела пуля, едва не задевшая Анжель. Она
пронзительно вскрикнула от страха.
