– Оливье де… – начал было тот, да тотчас же осекся, ибо
понял: нельзя открывать свое имя, пусть даже ему сейчас наденут на шею орден
Почетного легиона.
Ведь мстительная графиня в два счета превратит ленточку
любого ордена в веревку палача! Как странно: в кружеве, что плетет судьба,
самая ничтожная нить может оказаться основной, способной распустить весь узор –
или завязать еще более сложный. Ну не заметь он женщину, барахтающуюся в воде,
не дотянись до нее эфесом своей сабли или сломайся его сабля в одном из боев!
Ведь тогда графиня-шпионка (а она, несомненно, была таковой) благополучно пошла
бы ко дну, а они с Анжель благополучно отправились бы в дальнейший путь и,
возможно, добрались бы до милой Франции… А теперь… теперь не он сдаст Биро
мадам Жизель, а она сейчас выдаст Анжель! Вот и спасай после этого тонущих! Он
внезапно вспомнил одного своего знакомого из Бокера, городка, откуда сам Оливье
был родом. Этот человек жаловался, что одержим пагубной страстью спасать
утопающих.
«Как только я вижу, – рассказывал он, – что какой-нибудь
несчастный дуралей падает в воду, не могу удержаться, чтобы не броситься вслед
за ним. Сколько моя мать ни повторяла, что в один прекрасный день я так в реке
и останусь, – это сильнее меня. Как, говорю я себе, вот живой человек, который
вот-вот превратится в утопленника, и от тебя зависит этому помешать! По правде
сказать, предпоследний мой спасенный тонул месяца три тому назад, вцепился мне
в ноги и три раза утаскивал меня на дно, так что я и шевельнуться не мог! А вот
последний… Я как-то рыбачил – да и спас одного… оставил его приходить в себя, а
сам разложил свою одежду просушить, да и вздремнул на солнышке. Проснулся – ни
утопленника моего, ни улова в корзинке, ни, что всего обиднее, одежды моей! С
тех пор я и зарекся: в воду больше ни ногой, пусть себе хоть весь мир утонет!»
Оливье внезапно захохотал истерически – Биро даже отшатнулся
от него, как от безумного! – и вновь вытянулся во фрунт.
– Прошу прощения, mon colonel
[74]! Я был так… ошеломлен,
что забыл свое имя. Меня зовут Оливье Савё.
Теперь засмеялся Биро.
– Савё? Да неужели?! Поразительное совпадение!
[75]
– Да уж, – пожал плечами Оливье. – В жизни случаются такие
совпадения, так что знаете… – Вспомнив, с кем разговаривает, он вновь вытянулся
во фрунт.
– Ну что ж, мой храбрый Савё, – ласково проговорила мадам
Жизель. – Уверяю вас, господин полковник, да и сам император щедро отблагодарит
вас за спасение моей жизни. А потом… – глаза ее хищно сверкнули, – но все
потом!.. Итак, чем я могу вознаградить вас?
– Silentium, – пробормотал Оливье, едва шевеля побелевшими
губами. – Silentium!
Мгновение мадам Жизель смотрела на него непонимающе, но
потом жестокое разочарование исказило ее черты. Она поняла, чего хочет от нее
Оливье. Молчания!
Он видел, что первым ее побуждением было в негодовании
отказать, выдать Анжель, однако тут же сладострастная улыбка искривила ее
чувственные губы, и мадам Жизель, приблизившись к Оливье, пробормотала
вполголоса – так, чтобы не услышал Биро:
– А ведь ты прав, красавчик! Смерть – мгновение, а это
слишком мало, слишком быстро для нее! Ведь она не сможет вернуться домой, она
будет жить в чужой стране, вечно таиться, вечно бояться! – Жизель
расхохоталась, закидывая голову. – О, тебе повезло, Анжель! Никогда не могла
понять, что в тебе находят мужчины, – верно, уж и не пойму. Буду рада увидеть
тебя в Париже. Portez-vous bien! [76]
Ангелина даже не заметила, когда Биро и мадам Жизель ушли.
Она даже как бы не слышала разговора между ними и Оливье, как бы не понимала
смертельной опасности, которой избежала чудом. Ей было нужно сейчас совсем
другое чудо: оказаться на противоположном берегу, пройти, проползти весь путь
своих страданий в обратном направлении, превратив его в путь надежды и
ожидания, когда эта надежда сбудется. Но, верно, закончилось в ее жизни время
чудес, настало время, когда нельзя вернуться, нужно снова идти вперед.
Прочь от России, от родных, от любви! И даже не узнать, живы
ли все покинутые ею… Отчаянно пенять на судьбу она удерживалась лишь потому,
что верила – верила, как способны верить только русские люди: бог знает, что
творит. Все в руках божьих; следовательно, пока последнее зло не совершилось,
пока смерть не пролегла поперек твоего пути, не до́лжно отчаиваться и
сомневаться в божественной мудрости и милосердии.
– Боже, боже мой! Не оставь меня в дни скорби моей! –
прошептала Ангелина.
Потом мысли ее приняли другое, более практическое
направление.
Итак, судьба опять посмеялась над нею. Ангелина мечтала сама
распоряжаться своей участью, бороться с обстоятельствами! Где там! Опять
придется подчиниться, сдаться…
Нет. Она не сдастся, она еще обратит свое поражение в
победу!
Неправда, что месть – отрада мелких душ! Бывает так, что
месть становится единственным стержнем существования. И теперь пришел черед
Ангелины жить с мыслью об отмщении: за себя, за князя Алексея и княгиню
Елизавету, за Меркурия, за всех тех, кто убит по воле шпионки-графини… за
Никиту!
Она прижала ладони к губам, чтобы громко не застонать.
«Может быть, ты жив. Может быть, мы увидимся когда-нибудь.
Или не увидимся никогда. Но я не забуду тебя. Не забуду! Горе жизни испытывает
любовь, и если не убивает ее, то дает ей новый полет. Ничего! Все избудется!
Главное – чтобы спаслась Россия».
Она в последний раз поглядела на противоположный берег –
затянутый дымом сражений, грохочущий громом пушек, залитый кровью и слезами…
единственный в мире обетованный берег! Какая-то светлая птица вдруг
промелькнула над рекой, стремясь туда, возвращаясь.
Ангелина проводила ее тоскливым взглядом. Может, это летит
ее душа?
Может быть…
