– Стой здесь! – приказал покупатель, решив, что было бы
неприлично водить какую-то цветочницу, пусть даже с фиалками, по обиталищу
бывшей императрицы. – Я отыщу ее величество, и если она захочет, то удостоит
тебя своим вниманием.
Цветочница скромно кивнула, и покупатель скрылся за зелеными
портьерами.
Стоило им сомкнуться, как скромность слетела с цветочницы,
подобно луковой шелухе.
Пожалуй, так даже лучше, размышляла она. Императрица может
не пожелать ее слушать, может не поверить ее словам, может просто-напросто
прогнать ее, ибо известна преданностью своим фрейлинам и подругам. Цветочница
полагала, что не напрасно бог дал ей несколько минут свободы и одиночества.
Ведь если господь по-прежнему будет милосерден, она отыщет то, что ищет, сама –
и свершит наконец свою месть. Она выскочила в противоположную дверь и побежала
по узкому темному коридору, который отлично знала по описаниям, заглядывая то в
одну, то в другую дверь.
Но замок словно вымер, и цветочница подумала, что и отсюда
бегут, бегут люди, узнав, что войска союзников стремительно продвигаются к
Парижу. «А что, если и она тоже уехала?!» – с ужасом подумала цветочница. Но
вот за очередной дверью перед нею открылась наконец та комната, которую она
искала.
Да, именно эта – обтянутая красным шелком и обшитая черными
галунами, знакомая по рассказам подкупленных служанок. А вот и занавесь перед
альковом. Там стоит кровать. Огромная кровать, которая почти не пустует, ибо
любовные аппетиты графини беспредельны. Вот и сейчас из-за шелковой завесы доносились
ритмические поскрипывания и женские стоны, более похожие на всхлипывания,
стоны, слившиеся с тяжелыми вздохами мужчины.
Она здесь. Здесь!
Цветочница бесшумно поставила на пол свою корзину и
проворным движением отсоединила длинную ручку. Распрямила ее, с усилием
потянула – и под ивовой трубочкой открылся длинный, обоюдоострый клинок, тонкий
и гибкий, но смертоносный, как змеиное жало. Цветочница коснулась его ногтем и
мечтательно улыбнулась.
Потом лицо ее стало строгим. Она внимательно смотрела на
пляшущую занавесь алькова, пытаясь различить контуры двух тел. Наконец ей это
удалось: любовники перестали кататься по постели, дама оседлала своего
партнера, и очертания ее фигуры стали видны достаточно хорошо для того, чтобы
не промахнуться.
«Хорошо, что шелк красный – кровь будет незаметна», –
подумала цветочница и шагнула к алькову, как вдруг…
– «Что? Крыса? Ставлю золотой – мертва!»
Женский голос, цитировавший «Гамлета», звенел такой
уничтожающей насмешкой, что цветочница остолбенела. Она сразу узнала этот
голос, ведь он принадлежал той женщине, которую она искала, которую хотела
убить, но… но раздавался он отнюдь не с постели, а из-за ее спины!
Цветочница на миг зажмурилась. Наконец нашла в себе силы
повернуться и с ненавистью взглянуть на смуглую, роскошно одетую женщину с
яркими и прекрасными глазами, которые искрились победительной насмешкой.
– Анжель… – промурлыкала темноглазая дама. – Тебе идут эти
цветы! Вот уж воистину – lа humble violette [79]! – Она закатилась злорадным
смехом. – Так, кажется, называл тебя злополучный Фабьен?
Дама торопливо перекрестилась, а когда опустила руку, то
увидела жало клинка у самого своего горла.
– Именно так, сударыня, – с напускным смирением проговорила
цветочница. – Вы ведь были очень привязаны к моему бедному супругу? Утешу: вам
очень скоро предстоит встреча с ним.
– Ты опять промахнулась, моя крошка, – с сожалением
произнесла дама, улыбаясь кому-то, стоявшему за спиной цветочницы, и в то же
мгновение руку ее стиснула мужская рука – да с такой силой, что пальцы молодой
женщины разжались и клинок со звоном упал на пол.
– Извините, графиня, я позабыл крикнуть, подобно Полонию:
«Меня убили!» – как следовало бы по Шекспиру, – со смирением проговорил мужской
голос, показавшийся знакомым.
Цветочница резко обернулась и увидела полуголую девицу, все
еще стоявшую на коленях в постели, с ужасом взиравшую на происходящее. Высокий
рыжеволосый мужчина поднял оружие с полу, положил на стол так, чтобы цветочница
не могла до него дотянуться, и небрежно махнул девице: «Пошла вон!» Девицу как
ветром сдуло, а он принялся застегивать штаны.
– Но, друг мой, вы хотя бы успели получить удовольствие? – с
сочувствием в голосе спросила черноглазая дама и без тени смущения уперлась
взором в явственную выпуклость на его лосинах.
– Нет, – буркнул мужчина. – Роль Полония оказалась слишком
ответственной и потребовала всего моего внимания. Так что я не возражал бы
против антракта с какой-нибудь хорошенькой Офелией…
– Вы извращенец, Моршан! – засмеялась дама. – Ведь Офелия
была дочерью Полония!
– Ну что поделаешь, я уже давно ничего не читаю! – развел
руками Моршан, и вдруг взор его исполнился надежды. – А не пришла ли пора,
сударыня, мне получить наконец старый должок – то, что вы посулили мне еще там…
в гостиной со стеклянной стеной?
Дама испытующе взглянула на цветочницу, которая с ужасом
смотрела на мужчину, словно увидела восставший из гроба призрак.
– Помнишь, как это было тогда, Анжель? Помнишь? – Она
закатилась истерическим смехом, но вдруг сделалась серьезной и хрипло
прошептала: – Бывают мгновения, когда смерть близка к нам и нас неумолимо
влечет в ее объятия. Ты чувствовала, когда шла сюда, что идешь навстречу
смерти, Анжель?
* * *
«Нет! – могла бы ответить Ангелина. – Нет, я верила в
удачу!» И в самом деле, когда неделю назад, на площади Людовика ХV, она узнала
в толпе мадам Жизель, ей показалось, что бог все же внял ее мольбам. Ведь все
время с тех пор, как Ангелина наконец обосновалась в Париже, она искала графиню
д’Армонти повсюду и уже опасалась, что та ускользнет от ее мести, ибо многие из
ярых приверженцев Наполеона покидали столицу, страшась, что русские все-таки
войдут в город, несмотря на все меры, принятые бывшим «властелином Вселенной».
По единодушному согласию знатоков военного искусства,
Наполеон нигде не выказал столько прозорливости и энергии в военных делах
своих, сколько выказал ее в пределах самой Франции. Быстро переходил он из
одного места в другое; внезапно появлялся там, где его меньше всего ожидали;
для ускорения переходов изыскивал места, бывшие до того непроходимыми… Словом,
явил все искусство свое. Однако – тщетно. И близился решительный час.
