* * *
В это время истекли заветные полчаса, но еще прежде, чем
нотариус Блан и префект полиции вошли в дверь опочивальни покойной Марго де ла
Фонтейн – встревоженные, даже испуганные, еще не знающие, что им предстоит не
карать преступников, а засвидетельствовать бракосочетание, – Оливье стало
известно, что «завещание тетушки Марго» не будет уничтожено, однако и ему не
придется в полной мере насладиться богатством. Впрочем, на его содержание
ежегодно выделялась преизрядная сумма, ну а сам капитал по доверенности
поступал в распоряжение Анжель д’Армонти, по мужу – Анжель де Мон. Через два
дня, после исполнения всех формальностей и оформления на имя Оливье дома
тетушки Марго (он и его получил в придачу к пенсиону!), де Мон с супругой и ее
кузеном (таков теперь был официальный статус Оливье) намеревался отправиться в
Париж, где им предстояло жить в новом особняке на бульваре Монмартр.
Узнав, что ему предстоит, Оливье молча склонил голову,
убеждая себя, что это вовсе не удар судьбы, а ее подарок. Однако Ангелина
оказалась более любопытной и, хотя прочно усвоила, что «побритую бороду меч не
сечет», все-таки осмелилась спросить:
– Вы спасли меня сударь, но… но почему?!
Ей показалось, что темные глаза под морщинистыми веками
предательски повлажнели, прежде чем нотариус де Мон улыбнулся невесте:
– Вы здесь не так давно, моя дорогая, и еще не знаете, какие
диковинные штуки выделывает с людьми этот проклятый мистраль. Мадам Маргарита
даже рассталась из-за него с жизнью. Плиний
[86], к примеру, рассказывал, будто
в случаях мистраля древние садились в масляные ванны, дабы уберечься от его
разрушительного воздействия. А у меня, представьте, масляной ванны не
оказалось. Вот я и не уберегся от любви с первого взгляда… Остается только
молиться, чтобы это оказалась моя последняя любовь!
Глава 19
Супружеская жизнь
Через неделю после описываемых событий новая карета
господина де Мона (прежняя оказалась мала для трех человек и багажа, потому
пришлось спешно вызывать в Бокер из Парижа другую) въехала в Понт-ан-Руайан,
маленький городок на берегу Бурны. Река эта, отличающаяся прозрачностью и
красотой своих вод, протекает, бурля, через городок и образует несколько
водопадов, а знаменита тем, что в ней ловят прекрасных форелей.
Однако нашим путешественникам было не до рыбной ловли. Они
даже не обратили внимания на забавную достопримечательность городка: около
каждого дома можно было заметить какие-то маленькие трубы, которые спускались
прямо в реку, и, что еще более странно, совсем рядом с ними, на окнах,
виднелись многочисленные деревянные ведерца, висевшие на железных цепочках,
перекинутых через блок. Жители, ничтоже сумняшеся, постоянно черпали этими
ведерцами необходимую им воду.
Итак, карета пронеслась по замощенной главной улице
Понт-ан-Руайана и остановилась возле постоялого двора. Выбежавший навстречу
хозяин увидел высокого молодого мужчину, который вынес из кареты красивую,
нарядно одетую даму и потребовал лучшую комнату для больной. Дама была без
чувств, и лицо молодого человека выражало крайнюю обеспокоенность. Хозяин
принял его за мужа дамы и, порадовавшись, что воспетая трубадурами Прованса
любовь еще не вся канула в легенды, указал дорогу, заметив при этом, что из
кареты появился еще один постоялец: небольшого роста и почтенного вида старик.
Очевидно, это был отец молодой дамы, ибо его лицо выражало такую же
обеспокоенность, как и лицо молодого человека. «Великая сила – родительская
любовь!» – подумал трактирщик, который любил иногда выразить свои жизненные
наблюдения в нескольких словах, однако вскоре выяснилось, что наблюдательность
его изрядно подвела, ибо старик-то как раз и оказался мужем, а молодой человек
– всего лишь кузеном внезапно заболевшей дамы. Последний справился у хозяина,
где живет местный доктор, и кинулся за ним со всех ног, а вскоре они появились
вместе, причем казалось, что беспокойство кузена передалось доктору, который
поспешно подошел к больной. Супруг дамы пожелал присутствовать при осмотре, ну
а любопытный хозяин припал к известной только ему щелочке между панелями, так
что мог слышать все происходящее и видеть почти все.
Из-за ширмы, где стояла кровать дамы, доктор вышел с
нахмуренным лбом и поджатыми губами. «Плохо дело!» – подумал хозяин, мысленно
утирая слезу, и тон доктора подтвердил его опасения.
– Так сказать, дела у нашей больной не очень хороши. У нее…
э-э… delirium tremens [87].
Старый муж, услышав о таком диагнозе, чуть не упал со стула
и не сразу смог пробормотать:
– Белая горячка?! Слава богу, что не черная оспа!
– Слава богу! – с жаром отозвался кузен.
Доктор же насторожился:
– Вы не чужды латыни?
– В некоторой степени, – сухо отозвался старик. – Но
медицинская латынь – не мой конек. Поэтому я вам вполне доверяю.
Надо полагать, латынь доктора тоже небезупречна, потому что
после этих слов нотариус заметно приободрился, и трактирщик заметил, как старик
и кузен дамы обменялись понимающими взглядами. «Par nobile fratrum!» [88] –
подумал бы трактирщик, если бы тоже знал латынь, однако он-то точно был ей
чужд, а потому чуть не уснул на своем наблюдательном пункте, пока слушал, что
при такой болезни, как у мадам, si gravis brevis, si longus levis [89], но если
следовать рекомендациям, больная очень скоро опять будет in optima forma
[90].
– Они вам скажут по-латыни, что ваша дочь больна, – буркнул
старик, как пишут в пьесах, «в сторону».
Затем трактирщик услыхал:
– Позвольте, сударь, я чего-то не понял… Значит, эта дама –
все-таки ваша дочь?
– Эта дама – моя жена. А это – Мольер
[91], – рассердился
старик, так двинув подбородком, словно показывал на кого-то, стоявшего в углу.
