– Не смог. Не смог, хотя, бог тому свидетель, я отдал все
свои деньги на подкуп судей, я пытался организовать налет на тюрьму, я… да что
говорить! – Он ожесточенно махнул рукою. – Иллет была обречена – все мои
начинания провалились одно за другим, словно злой рок преследовал меня. Мне
осталось одно, последнее средство – умереть вместе с ней. Тогда это было
просто. Достаточно было крикнуть погромче: «Да здравствует король!» – и
человека тотчас отправляли на тележке на эшафот. Я выведал, когда должны
казнить Иллет, и пробрался на площадь, к тому времени уже запруженную народом:
враз должны были лишить жизни десять или двадцать человек – волнующее зрелище
для опившихся крови простолюдинов! Я смотрел на Иллет. Она стояла спокойно, не
дрогнула, когда умирали ее друзья. Но вот на плаху потащили ее отца – и Иллет
вскрикнула: следующая была ее очередь. Она стала озираться. Я понял: она искала
меня – я закричал… нет, это лишь казалось, будто я кричу: «Да здравствует
король! Смерть кровавым тиранам!» – а на самом деле из моего горла вырывалось
лишь слабое сипение: от напряжения, от страданий у меня начисто пропал голос.
«И все-таки я умру вместе с тобой, моя любимая!» – подумал я и бросился вперед…
но тщетно силился пробраться сквозь толпу: эти мускулистые кузнецы и
ремесленники, их толстомясые жены свирепо рвались ближе, ближе к эшафоту; они
сгрудились так, что давили друг друга, но каждый старался пробраться вперед,
чтобы увидеть, как скосит лезвие кровавой Луизы
[106] голову аристократа… и еще
одну, и еще, и еще! Я пустил в ход кулаки – молча, ибо по-прежнему не мог
ничего сказать. Я дрался, я рвался вперед и так разъярил стоящих вокруг, что
чей-то огромный кулак опустился на мою голову – и я лишился сознания, успев
увидеть светлые волосы Иллет, стиснутые окровавленными пальцами палача, когда
он показывал толпе ее отрубленную голову.
Ангелина тихо ахнула – и замерла, вцепившись в руку мужа. И
долгое молчание царило в потайной каморке, пока нотариус не промолвил –
отрешенно, как бы про себя:
– Потом я хотел покончить с собою, но подумал: если бог не
попустил мне умереть, значит, я должен жить и мстить. Не счесть спасенных мною…
не счесть уничтоженных мною! Но с тех пор я вижу ее во сне каждую ночь. Каждую
ночь! Она отворачивается от меня, ибо я нарушил наши клятвы – быть неразлучными
в жизни и в смерти. Каждый вечер я ложусь в постель, надеясь, что более не
встану с нее. Каждое утро открываю глаза – я вопрошаю Иллет, почему она не
призовет меня к себе. Сегодня во сне она улыбнулась мне – я уж решил, что все,
простила, теперь мы будем вместе, но опять, опять проснулся живым!
Ангелина тихонько всхлипнула. Ей стало так страшно, так
одиноко! Свеча почти догорела, сгустились тени, и чудилось, темнота подземелья
сделалась могильной тьмой…
Де Мон очнулся от тяжких воспоминаний:
– Прости, дитя мое. Если бы я спас Иллет и женился на ней,
как мечтал, ты могла бы стать нашей дочерью. Но ты – дочь моего старинного
друга. Возможно, я остался жив для того, чтобы спасти тебя, вернуть отцу и
матери? Возможно, тогда я смогу увидеть Иллет?..
Он не договорил, умолк, напряженно вглядываясь в темноту.
– Мы скоро уйдем отсюда? – жалобно спросила Ангелина, зябко
обхватывая руками плечи, но вместо ответа де Мон прошептал:
– Не может быть!
Поднявшись, он шагнул туда, где находился лаз в очаг.
Ангелина, боясь остаться одна, побежала за ним – и вдруг замерла: ей почудился
запах дыма.
Ну, дым и дым, подумаешь, успокоила она себя: все-таки они
скрываются рядом с кухней. Наверное, развели огонь в очаге… хотя, если так, им
будет трудно выбраться. Да и струи дыма становятся все гуще, заполняют
помещение. Так и задохнуться можно. Что же все это значит?
– Стой здесь! – приказал де Мон и с юношеским проворством
нырнул в узкий лаз, ведущий к очагу.
Ангелина ужаснулась – неужто она останется тут одна? Но де
Мон тотчас же вывалился из лаза, тяжко откашливаясь от дыма, который повалил
теперь неостановимо.
– В очаге развели огонь! – с трудом выговорил он.
– Зачем? – Ангелина изо всех сил терла глаза, из которых
потекли едкие слезы. – Надо им покричать, дать знак. Они забыли про нас, что
ли? Мы же так задохнемся!
Де Мон молчал, и Ангелина, взглянув на него, увидела на его
лице такое отчаяние, что вдруг все поняла.
– Вы думаете, они сделали это нарочно?!
– Не знаю. – Нотариус заслонил лицо рукавом, стараясь
задерживать дыхание. – Одно из двух: или в трактир пришли жандармы и им
показался подозрительным незажженный очаг, или…
– Или? – настойчиво потянула его за рукав Ангелина. – Или –
что?
– Или Кола, трактирщик, – предатель. Он меня почти не знает,
не может таить на меня зла. Он мог только выполнить чей-то приказ – но чей,
чей? Ведь об этом убежище знала только одна… – Он не договорил, скорчившись в
приступе такого мучительного кашля, что Ангелине показалось, что он вот-вот
задохнется.
Она попыталась вглядеться в серую мглу, заволакивающую
каморку, и сердце ее дрогнуло в надежде, когда она заметила крест-накрест
прибитые доски, закрывавшие… подземный ход! Ход к спасению!
Она с силой дернула за рукав задыхавшегося от кашля
нотариуса. Как ни странно, серые струи дыма рассеивали тьму. Или Ангелина
просто привыкла к ней? Их взгляды встретились, и во взгляде де Мона снова
зажглась жизнь, когда он увидел блестящие глаза Ангелины. Проследил за взмахом
ее руки – и без слов бросился к заколоченной двери, вцепился в доску, рванул… и
едва не упал, потому что гвозди оказались крепки и надежны. Что ж, оставалось
или признать свое бессилие и умереть, или снова броситься на приступ.
Задыхаясь, кашляя, почти ничего не видя от слез, они рвали эту доску, обдирая
пальцы в кровь, они выдирали гвозди обломанными ногтями – и наконец доска
скрипнула, поддалась – отвалилась!
Не переводя духа, де Мон и Ангелина приступили к другим
доскам, и теперь дело пошло легче, ибо они использовали первую как рычаг. Вот
сорвана вторая доска… вот третья! Кашляя дымом и кровью, невольные узники
припали к отверстию, куда сразу же поползли серые длинные струи, и
переглянулись. «А если там – тупик?» – глазами спросили они друг друга. И враз
ответили – так же взглядами: «Это наша последняя надежда спастись!»
– Скорее, – прохрипел де Мон, толкнув Ангелину вперед с
такой силой, что она упала на колени, а когда поднялась и пробежала немного,
вдруг ощутила пустоту за спиной и, оглянувшись, издала вопль, оглушивший ее: де
Мон недвижимо лежал в задымленной каморке!
